Олег Приходько
Оборотень
Весенний погожий вечер. За городом уже сняли доски с заколоченных на зиму дач, буйствовала листва — молодая, крепкая, сочная. Медленно, словно нехотя, садилось жаркое солнце.
Есть такой давно осмеянный литературный штамп: «Ничто не предвещало беды»… Но жизнь очень часто не соответствует расхожим стереотипам, и если бы кто-нибудь сказал, какое злодейство свершится на исходе сияющего дня, его ждала бы участь Кассандры, чьим пророчествам, как известно, никто не верил.
Катя была на втором месяце. С этим известием и ездили в Лунево к ее родителям, которые перебрались на дачу и до осени в Москву наведываться не собирались. Глаза Кати светились счастьем, как, впрочем, и всегда. Непросто было ее будущему супругу завоевать эту полногрудую, длинноногую девятнадцатилетнюю красавицу, гордую и неприступную, как положено девушке из хорошей семьи.
Полгода назад она сказала «да!», полгода молодожены прожили как у Христа за пазухой в прекрасной двухкомнатной квартирке на одной из тихих улиц центра столицы, окруженные участием родных, знакомых и близких, зачастую выражавшимся в изрядной толике презренного металла. Жизнь сорокалетних «стариков» словно перетекала в их юных детей — со всем наработанным и унаследованным. И уже набирал силу пока еще какой-то нереальный будущий наследник двух родов…
Два месяца из девяти уже прошли. А значит, оставалось семь…
Семеро смелых вышли из леса. Смелости им придавала водка — по полбутылки на брата. Мощный наркотик поставил крест на остатках воспоминаний о законах, совести и тому подобной «лабуде».
Любители гремучей смеси увидели веселую девчонку, размахивающую косынкой, автомобиль на обочине и водителя, склонившегося над мотором.
— Э-эй, ребята! Подтолкните, пожалуйста! У нас стартер барахлит! — задорно крикнула девчонка. Наверное, она была благодарна этому стартеру (или что там заело?) за маленькое забавное приключение на дороге. — Пожалуйста!..
«Великолепной семерке» только того и надо было.
Водитель посмотрел на приближающуюся группу, улыбнулся и юмористически развел руками.
— Спасибо, мужики! Пятнадцать минут загораем, хоть бы одна собака остановилась.
Но при виде откровенно бандитского обличья коротко стриженных юнцов улыбка исчезла с лица владельца машины. В голове промелькнуло короткое слово: «Семь».
— Ничего соска, земляки? — плотоядно хмыкнул толстый коротышка и схватил девушку за грудь.
Пощечина последовала незамедлительно.
— Ты, подонок! — крикнул водитель и схватил коротышку за плечо.
Удар по голове вышиб сноп искр из глаз шофера, заставил обхватить голову руками и присесть. Второй удар — ногой в лицо — повалил его на землю.
Словно пестрая змея из рассказа Конан Дойла, стремительно уползал по дороге поток машин. Катин испуганный крик потонул в мерном шуме моторов и шелесте шин.
— Гля, какая чернявенькая! — прохрюкал прыщавый и запустил своей жертве пятерню между ног. — А там ты тоже брюнеточка, а?
— Пусти! Гадина, мразь! — кричала Катя.
Ее муж рванулся изо всех сил, ткнул в кого-то кулаком, слабо и неточно. Не столько страх, сколько неистовая, неизведанная доселе ненависть мешала соображать, замедляла реакцию. В один миг померкло солнце. Град беспорядочных ударов обрушился на негодяев, которые держали несчастную девушку и с жеребячьим ржанием повторяли: «Во сиськи, в натуре!» Ответом были приемы героев крутых видиков. В пах, в живот, по голове… Сознание оставило парня.
Пьяные юнцы заткнули Кате рот и потащили ее в «Жигули». Двое зажали девушку потными телами, третий вскочил за руль.
Подонки действовали слаженно, будто заранее распределили обязанности. Пока прыщавый верзила расправлялся с Катиным мужем, остальные разогнали машину, и та завелась, как назло, послушно.
«Пестрая лента» автомобилей равнодушно уползала к столице, сотни пар глаз пялились на дорогу, задние подпирали впереди идущих. Все знали: нужно остановиться, помочь, но не были уверены в том, что остановятся другие…
Он очнулся в пыли, густо орошенной кровью. Сколько лежал на обочине — не знал. Наверное, минуту. Вполне хватило, чтобы синие «Жигули» растворились в безумном потоке.
«Догони! Догони! Догони!» — пульсировала в голове единственная мысль.
Никак нельзя было понять, в какую сторону бандиты повезли его жену. Вначале он пристроился к потоку и побежал, понимая, насколько это бессмысленно; потом стал призывно, требовательно размахивать руками, показывая то на шоссе, то на разбитое лицо, и наконец выбежал на скоростную полосу и встал.
— Стойте! Остановитесь!!. Эй! Кто-нибудь! Да остановитесь же!!! — раздался душераздирающий крик.
Но змея, извиваясь, все ползла и ползла. Говорят, змеи не могут слышать.
Лютая ненависть, обида, гнев — все, что осталось живого — теперь были направлены на нее, на змею. В подсознании отложилось единственно неизменное, на всю жизнь: «Люди! Гады! Не прощу!»
Когда же его наконец подобрал пожилой водитель многотонного «КрАЗа», ему было все равно, с какой стороны восходит и куда садится беспощадное солнце.
1
Следователь Акинфиев в последнее время сильно сдал. И немудрено: внезапная кончина любимой жены кого угодно выбьет из колеи. Он осунулся, в одночасье поседел и, казалось, потерял всякий интерес к жизни.
Коллеги, как могли, старались ему помочь. Так, из шестидесяти четырех дел к концу августа у Акинфиева осталось двадцать шесть, да и те несложные.
Александр Григорьевич был человеком умным и образованным, ремесло свое знал хорошо и работал на совесть, но возился, как правило, долго и сроков никаких не выдерживал.
Случилось так, что в середине августа из окна собственной квартиры при неустановленных обстоятельствах выпал тихий молодой человек двадцати трех лет от роду. Врагов мирный юноша при жизни не имел, «в связях, порочащих его, замечен не был». Никакого последнего послания, даже традиционного «Прошу никого не винить…» покойный не оставил. По факту смерти было возбуждено уголовное дело, но результаты экспертиз начисто отмели подозрение на криминал. Поэтому через несколько дней Акинфиев с согласия прокурора и в полном соответствии с законом дело прекратил. Однако настырные родственники самоубийцы (фамилия несчастного была Авдышев) не согласились с таким исходом и посылали петиции прокурору области с требованием возобновить дело. Они даже обращались к частным детективам и обещали не посчитаться с затратами, но толком объяснить, на чем основано их подозрение, не могли.
«Поймите, — терпеливо разъяснял Акинфиев, имевший несчастье дежурить в тот злополучный день, — дело может быть возбуждено только в случаях, когда имеются достаточные данные, указывающие на признаки преступления. Ни следов, ни оснований подозревать кого бы то ни было нет».
Дядя потерпевшего, заменивший ему отца, заявления, однако, не забирал и снова принимался названивать во все инстанции, писать и требовать. Ему вторила жаждущая отмщения юная вдова. Вместе они даже сочинили длинное и гневное послание на имя Генерального прокурора, ну и, разумеется, в советских традициях — письмо в областную газету.
В конце сентября Александр Григорьевич Акинфиев переехал на дачу в Лианозово, которую строил по Пушкину: тридцать лет и три года, да так и не достроил.
Эта каменная дача походила на замок, старинный заброшенный замок с четырьмя пустыми комнатами, уютной кухонькой (единственным оборудованным помещением) и неизменным атрибутом любого порядочного замка: с камином. Собственно, ради камина Акинфиев некогда и взвалил на себя тяжкий крест дачного строительства. Утеха надменных англичан влетела следователю в копеечку даже по благим минувшим временам, но зато теперь камин, этот подлинный член семьи, собирал по выходным немногочисленных приятелей Акинфиева и его покойной супруги. Вместе они пили собственноручно изготовленный хозяином кальвадос, играли в карты и говорили на философские темы, до коих одинаково
