Ральф умолк и потупился: нужное слово никак не шло на ум.
Старик с подстриженной бородой и маленькими гноящимися глазками подошел поближе и уселся под деревом. Куртка и штаны у него были измазаны в красновато-коричневой земле. За стариком к дереву потянулись и другие. Они сидели на корточках и даже на таком близком расстоянии казались неотъемлемой частью пейзажа: их выцветшая, перепачканная в пыли и грязи одежда сливалась с листвой молодого черного дерева и с побуревшей зеленью кустарников.
Старик ударил дощечкой о дощечку и запел:
И он повторил этот куплет; остальные подтягивали, не нарушая своеобразного ритма песни. Она оборвалась на драматическом возгласе, и все рассмеялись.
— Человек в горах рубит дерево, — перевел Ральф. — Он смотрит на юг и видит: собирается гроза. «Кирн-дел, кирн-дел» — это стучит топор. «Йарра» — это воет ветер и дождь хлещет по деревьям так, что они дрожат.
Пэм сделала беглый набросок с шалаша Ральфа, перед которым была натянута веревка. На ней развевались две рубашки, какие-то розовые тряпки и крохотные детские штанишки. Люси в свое время тоже работала при миссии, сообщил Ральф. Она привыкла стирать белье как следует и специально ходит на ферму за водой.
— Каждый день стирает, чтобы малый у нас чистый был, — хвастал Ральф. — Просила привезти душистого мыла и талька из Боулдера, когда хозяин посылал меня туда с лесом. Люси умеет петь, как в миссии. Спой, Люси, «Иду за Иисусом».
Люси запела тихо и мелодично с той особой заунывностью и в том особом и неподражаемом ритме, которые свойственны напевам австралийских племен:
В эту минуту из зарослей вышли три женщины и направились к стойбищу. Все — мужчины, женщины, собаки — бросились им навстречу. Они возвращались с охоты. У одной из женщин, пожилой и сухопарой, с пучком седых волос на подбородке, висел за спиной большеногий петух. Старуха бросила его на землю. Связанный петух трепыхался и бил крыльями.
Он был не больше фазана, его оперение, окрашенное в светло-желтые, коричневые и черные тона, поражало своей красотой. Птица вытягивала длинную шею с плосковатой, как у змеи, головой и посматривала по сторонам, словно ища спасения; в желтых, затянутых серой пленкой глазах притаился испуг.
Бородатая старуха перебила ему ноги метким броском остро отточенной палки и сейчас была очень довольна собой.
— Мы отдали ее Чарли, — сказал Ральф. — Он один, ему нужна женщина.
Чарли, красивый молодой следопыт, служивший в полиции, а сейчас приехавший отдохнуть среди своих, казалось, был вполне доволен такой невестой.
— Хорошая женщина, — одобрительно отозвался он.
— А это Нелли, — сказал Ральф, указывая на ее спутницу в сером ситцевом платье. И платье и лицо у нее были грязные, глаза тусклые, губы поджаты.
— Ого-го! — радостно воскликнул Ральф при виде рдеющих румянцем диких груш, которые вытряхнула из своего мешка Нелли.
Калгурла протянула руку и взяла грушу.
— Калгурлу, — сказала она.
— Вот откуда происходит название Калгурли, — заметил Динни. — Эти груши растут на ползучем дереве с твердыми, как проволока, ветвями. В свое время таких деревьев было очень много по склонам Боулдерского кряжа. Они буйно разрастаются после грозы; тогда на них появляются желтые цветы, а потом вот такие груши. Они очень сладкие, когда созреют. Местные жители пекут их в горячей золе, и тогда они
