индивидуальность в отличии естественно-ограниченной личностью. Так, напр., личность Христа выше ассоциаций — церквей. Личность — это превзойденная индивидуальность, поскольку последняя есть только дело качества и побежденная общественность, поскольку последняя есть дело количества.
— Ты, служитель красоты — художник, не верь людям, которые в газетах и на улицах присягают искусству, не верь! придет час, они поломают твоих Венер, изобьют леса, истопчут луга и небо закоптят, и когда ты будешь проходить в этой пустыне, нечем тебе будет борониться от их слов: «До красоты ли нам теперь, когда есть нечего».
Написать деревню по работам моих учеников, надо задать сочинения.
Снился Париж, я приехал к Игнатову, Илья Николаевич имеет вид сильно старого, утомленного человека, он мне показывает «Русск. Вед.» и место в них, где я могу писать, но он торопится, и я чувствую, что очень мешаю ему куда-то идти, а вокруг-то суета, характерная для Парижа: приходят люди, уходят и в доме кипит холодно-деловая уборка. Появляется лицо, среднее между Кютнером, Лундбергом и Пястом. «Покажите мне Париж, — прошу я „Пяста“, — у вас есть свободное время!» — «Я совершенно свободен», — отвечает он, и мы выходим на улицу. Какая улица! широкая, разнообразная, какие прекрасные дворцы и бульвары. При переходе через улицу дама легкого поведения подходит ко мне и начинает говорить со мной, но я ничего не понимаю, вокруг нас вырастает толпа. Дама, вполне разочарованная мной, покидает, и того «Пяста» тоже нет, скрылся, я один иду улицу за улицей все дальше и дальше по сказочному городу, прекрасному, чудесному, вот, наконец, я увидал витрину с сигарами, завернутыми в золотые бумажки, и всякими папиросами, купить! но как я куплю, у меня только советские деньги, не имеющие никакой цены. Между тем уже темнеет, а я забыл записать адрес своей квартиры, я даже не знаю, в каком это направлении, и голоден я, и ночевать негде, а улица широкая вдруг покачнулась, и качусь на ту сторону, докатился, а она с той стороны покачнулась, я качусь назад, сверху же направлена на меня пушка и голос оттуда слышится по-русски: «Попался, попался, русский».
В книгах ищут срока, у кого есть Библия, собираются в избу и читают, читают. Наш Вас. Ив. плотно засел за Библию, распределил в день по сколько-то глав и хочет всю Библию прочесть от начала и до конца.
Как хорошо уехать из города и не видеть, не слышать человечишка, везде кругом леса темные и между ними голубые полянки, расступятся леса, начнутся голубые поля, все голубое, чистое, без-человечно прекрасное!
Мелькнула, как сон, моя голубая весна, какой сон! счастье мое, а сны тоже земные, снятся монахи в полуночи, идут вокруг ограбленного, засранного монастыря вместо свечей в руках с лучинками, и одеты монахи в подрясниках из ковров, и кто-то шепчет: «Вот до чего дожили, монахи ковры перешивают».
Мне снились и мысли, что смерть хороша, если бы не было смерти, то как бы это было смотреть бессмертно на бессмертную гадину.
Еще снились мысли: о великом деле истории, личные побуждения к которому у громадного большинства людей необычайно гаденькие и ничего с исторической идеей не имеющие общего. (Сюда можно подвести почти все войны и революции.) Социализм привлекает просвещенных людей, вероятно, идеалом общего дела, превращаемым в личное (между тем тот же социализм привлекает массу обратным: 1) мое в общее, 2) общее в мое).
Личные побуждения к ученью тоже разве согласованы с планами учащих: это родители отдают в ученье детей, потому что неученому жить нельзя. О чем же взыскует мир масс? кажется, о вожде, и мы, мечтающие о творчестве масс, хотим просто полноты жизни, может быть, хотим сами быть вождями.
24 Февраля. Пасмурно, как ранней весной, с утра — 3. Как трудно подыскать себе 3–4-х товарищей с семьями для обработки земли, между тем хотят, чтобы все мы стали коммуной. Вспоминается христианская коммуна о. Ник. Опоцкого в Велебицах, в которой часть проворовалась, а другая пошла на них с топорами.
