поет соловей. Ему вторит коростель. Проснулась кукушка. Тихо, таинственно! Слышно, как по деревянному мостику — топ-топ-топ, часто, часто! — пробежала зверушка. И что-то булькнуло в воду. Почему же я думаю про еврея Цейтлина, которого пригласил на воскресенье к себе посмотреть мой серебряный чайник. И еще я думал, что нужно все распродать и во что бы ни стало купить корову, что без коровы не прожить. Поймав себя, я поставил ставню навстречу восходящему солнцу. В темноте думал, вычислял, что 40 учеников, отдавая в год по четыре пуда, могут содержать четырех учителей.
— Почему же ты не довел меня?
— Зачем мне было доводить тебя, если я мог взять уже образованную женщину?
Вся и прелесть была в дикости, все сопровождалось верой в мощь народных сил.
Признак выздоровления: болезнь «отпускает» оглянуться вне себя и этому обрадоваться. То, что было между теми двумя женщинами — болезнь, и потому, смотря в себя, в свою болезнь, она никогда не могла найти себе выхода; наоборот, чем больше мер она принимала для освобождения, чем осторожнее старалась быть в отношениях, тем больше были взрывы злобы.
Раньше есть собирались вместе, а срать врознь, теперь едят врознь, а срут вместе: коммуна!
Смертельная тоска и усталость, но вот уж не скука, еще лет пять такой жизни, и понятие скука лишится в нашем сознании всякого психологического основания. И вот, оказывается, существует мир, где люди скучают иногда, — в Англии, где есть обыкновенная жизнь! Прошлую ночь я разговаривал с кошкой, а днем я распутывал дело о мошенничестве комиссара здоровья, его товарищ за него ручался, уверял, что человек он жалостливый и знай, как я нуждаюсь, то не украл бы у меня кольца. «Коснись, — говорил он, — меня самого, да приди вы ко мне со своей нуждой, так я… — он подумал немного о том, что бы он мог дать такому человеку, — так я бы дал меру картошек! Ей-Богу бы дал, не верите?» Прошлую ночь разговаривал с кошкой, прошлый день с комиссаром, а нынче то и друг ое одинаково кажется сном, и вдруг письмо из обыкновенного мира, где не спят, где постоянный день и очень много продуктов продовольствия и можно скучать.
Ив. Серг., проклявший сов. Россию, теперь хочет вернуться в нее из ентой Англии.
Пословица: хрен не слаще редьки.
Незаметно сложилось так, что множество молодых людей ходят теперь на разные заводы бесплатно работать под угрозой, что иначе их заберут на войну, — вот это состояние военнообязанных и есть осуществление желаний — мечта поправить дело войны-разрушения на дело созидания. На вопрос мой этим законным зайцам, как они работают, они сказали: «Не работаем, а солнце ловим в пехтерь» (пехтерь — сетка для сена).
Я доверил свое кольцо комиссару, а он его украл. Вас. Мих. сказал: «Верить теперь можно только себе, и то до обеда».
Разделение на здешний мир (земной) и «тот свет» (идеальный мир) явилось от несчастья, страдания, греха, а грех — «такое действие», от которого наше умственное существо и чувствующее распадаются и существуют в нашей душе, как два отдельные мира. От этого наша жизнь часто представляется каким-то тяжелым путем на далекое расстояние. Но бывают страсти — психологические взрывы, которыми разрушается расстояние, пространство, предмет становится лицом к лицу и мир обыкновенный желанно- прекрасным. Так бывает у влюбленных, поэтов, охотников, страстно-добрых, религиозно-любящих, удачливых игроков и дураков. (Достоевский на этом пути создал своего кн. Мышкина.)
— Трудно устроить мельницу, а ласточки сами будут летать над водою.
— Ласточек нет.
— И мельницы нет.
В ландышах вечная весна — сама весна, со всею прелестью детской любви. Поздняя, осенняя любовь не оставляет такого следа, как бы ни была прекрасна осень, она кончается грязью. Так и поздняя любовь кончается плохо.
Пусть они разделяются на меньшевиков и большевиков, в них одинаково посеяно зерно насилия, мораль пала вместе с эсерами (хороши и эсеры!).
Видел Германию и ни разу за два года жизни там не видел признаков социального бешенства. Немцы временно отлучены от нас, они органически наши, без них у нас пустое место, которое занимают воры, пьяницы, над которыми все смеются.
Можно ли говорить женщине о Боге и Его заветах, если она только что убежала от мужа?
Жизнь сильнее!
И если люди, отчаявшись в общем деле, стали каждый врозь спасать свою жизнь, как теперь, — что же можно им говорить о заветах общежития — жизнь сильнее!
Пришлась она ему, как жир на сухой сапог.
Политику мы переняли у женщин.
Чувствую и теперь в себе нераскрытую силу, как метеор, пролетающий в безвоздушном пространстве. Я не ищу, как слабые, оправдания мраку своей пролетающей души, но я ищу сопротивления, как метеор.
Людей нет? Неправда, все люди здесь, но их души летят во мраке, не светят другим, как метеоры не светят в безвоздушном пространстве.
Как давно мы «покорили» природу, загубили леса, распугали, разогнали, перебили птиц и зверей —
