Дневники 1928-1929

кусту, он бился довольно долго, много потерял перьев и когда освободился, то бросился прямо на Нерль, и она за ним пустилась. «Назад!» — во все горло — не подействовало, но когда свистнул, вернулась. Пришлось угостить ее плетью.

Пусть тетерева, а не бекасы, но если тетерева не в лесу, а в болоте, то чем они хуже бекасов? Вероятно, в болоте они потому, что еще не поспели ягоды на лугах и в лесу, а в болоте больше насекомых. Пусть! Придет время высыпки бекасов, я поучу ее разбираться в более тонком запахе болотной дичи. А пока для начала тетерев в болоте лучше, чем бекас. Болото остается болотом. Ведь если бекасы водились бы в лесу, то нельзя бы начинать натаску по этим бекасам. Точно так же нельзя натаскивать по дупелям, когда они бродят между высокими кочками. Тогда собака чует не птицу, а след, и тыкается носом в землю. Сквозняки между кочками сбивают ее, она начинает метаться, как в лесу, <1 нрзб.> к тетеревиным следам, не имея возможности чуять прямо дичь через кусты. Я буду продолжать натаску по болотным тетеревам.

И все было под громушек в цветах, все цветет, рожь, пушица, незабудки, клевера. Какая охота сравнится с этой натаской в цветах.

<На полях> 5 р. + 5 + 2 = 12 р. Торгошино — мой сторож Сергей Дмитриев.

После грозы мы ходили в Торгошино и вернулись вечером. Во мраке токовал бекас, кричал встревоженный кроншнеп, ждали вальдшнепов, но почему-то не тянули (до Петрова дня тянут). Тетерева кончают токовать к Николе Вешнему. По словам Павла Семеновича (Кузьмичева), тетерев может пробормотать накоротке во всякое время: это к перемене погоды. А на току погоду сразу узнаешь. Если пролетит, чувыкнет, согнется, притулится и сидит долго молча, потом чувыкнет и опять сидит, — значит, погода переменится. (Вот тема: прослушать бормотание тетеревей в отношении погоды, вторая тема — время вечерней тяги и вальдшнепов, третья — как складывается у журавлей стая из отдельных семей.)

Ячейка предвечных характеров.

Было время, когда я боялся одиночества, и мне страшно было отрываться от близких людей и тоже больно было с ними оставаться: у них была своя личная жизнь, и мне они могли давать только избытки своего счастья. Мне же хотелось встречи с такими же трепетными душами, какая была моя. Я страдал и в обществе этих «мещан» и не мог от них оторваться. Теперь для меня люди везде люди. На всяком месте, в любой обстановке эти существа, люди, через несколько дней являются вокруг меня всей своей ячейкой предвечных характеров: и жестокий победитель, и угнетенный, и возвышенный, и плут.

<На полях> Глухариные тока в 50 штук на «бели» (белью называется место с белым мхом). В Серпове (Чернове) весной токовало 20 глухарей, 16 убили.

Все сводится, конечно, к семье. Наша семья, христианская — это опыт применения аскетизма к жизни. Сила такого воспитания в том, что аскетизм церковный поддерживается естественной необходимостью всего животного мира говеть при выхаживании детей, трудиться при добывании для них пищи. (Кроншнеп тем удивительный, что держится очень строго, большей частью его только слышишь где-то очень высоко в воздухе. Осенью очень рано он исчезает совсем. Но когда у кроншнепа молодые дети, он, потревоженный, поднимает резкий крик на всю окрестность и, подлетев близко, чуть ли не хочет глаза выстегнуть своими огромными крыльями.).

Птицы много в этих лесах, потому что промышленники перебили лисиц и куниц.

Назначение человека на земле — нарушить весь естественный порядок жизни и создать свой. Нарушение естественного порядка на первых порах бывает как «разрушение до основания» — это первый творческий момент. Потом в процессе разрушения является мысль об охране. Складываются две партии — «разрушительная» и «охранительная». В борьбе этих двух сил является созидательный процесс, преображающий дикую природу…

<Приписка на полях> Сеславинское болото (клюквенное). Жили жильцы. Малинник в лесу — женский клуб (медведь — я). Боровики, ножка в чашку, шляпа черная. Грузди не варят, а только обольют кипятком, воду сольют и солят: они так бывают белые, такие, как взял.

Два карандаша, две собаки. Поле раковых шеек. Трестница. Один бекас. Все время токует и спустится в непролазную глушь. Два карандаша. Стойка мертвая: <3 строки нрзб.> у одной обрубок дрожит и у другой, и у одной на обрубке муха и у другой муха.

<На полях> Московское полесье.

5 Июля. (3-й урок).

После вчерашней грозы утром было пасмурно и пахнуло парами. Я обождал, пока определится утро и разведрится. Но так и осталось все неопределенно. Несколько раз принимался дождь и прояснивало. После обеда буря.

С бекасами вышло плохо. Видно, что их много, потому что почти беспрерывно слышишь их токование и даже видишь, но… в воздухе. Вот он приблизился, сложил крылья вилочкой, поправился, проблеял барашком, еще поднялся немного, окончательно сложил крылья вилочкой и беззвучно спустился в недоступные для натаски приболотные крепи. Весь бекас еще держится там, на открытых местах часами ищешь, и нет ничего. Сегодня я, наконец, нашел выход из своего болотца в широкую Трестницу и так увлекся, что забрался в место довольно топкое, тяжелое. Направо от меня были непроходимые заросли ольхи, налево вдали розовели цветы. На счастье пошел я туда: авось пролезу. Устал и вспотел, не раз погружался выше колен и захватил много воды в сапоги. И вот тут, <1 нрзб.> нашелся один бекас, это, вероятней всего, один из токующих спустился для отдыха. Кента причуяла его издалека и остановилась. Нерль остановилась возле матери, как видно, только по доверию к ней. Бекас взлетел в десяти шагах от собак. Кента стояла и провожала его глазами. Нерль посмотрела на мать, как бы спрашивая: «Почему ты за ним не бежишь?» Кента ничего не ответила, и Нерль осталась. В то время я свистнул, и обе собаки явились ко мне.

Вскоре я подошел к розовеющему месту, это было тоже болото, но уже не топкое, а с кочками, а что виднелось как большое розовое, это было целое поле из раковых шеек. После того мы вернулись к вчерашним местам, нетопкому зеленому болоту с пушицей, Кента повела по тетеревам. Нерль я взял на поводок и направил вслед Кенты. Она вела, во всем подражая матери до смешного. Кента понюхает <1 нрзб.> и Нерль понюхает. Кента поднимает голову, чтобы схватить воздух и узнать, не близко ли. И Нерль тоже поднимет нос, играя ноздрями. Чует она или обезьянничает? Кента <1 нрзб.>, Нерль то же самое рядом, обе подвигаются черепашьим шагом рядом, обе оставляют на росе два зеленых кривых следа, пишут узор, как два связанных карандаша. Наконец, возле кустика обе породистые немки стали намертво, одна повернулась в ? и другая в ?. Было смешно смотреть на них, ведь собаки обе пятно в пятно! Вспомнились две покойные императрицы, старая Мария Федоровна и молодая Анна Федоровна. У одной обрубок дрожит, и у другой точно такой же обрубок дрожит, у одной на конце муха, и у другой муха.

Наконец, впереди взорвалась <1 нрзб.> матка, а из куста во все стороны посыпались тетеревята. Старая императрица Мария Федоровна покосилась на меня, спрашивая: «Почему же ты не стреляешь?» Молодая императрица покосилась на старую и, заметив, что она на меня косится, тоже обернулась ко мне.

— Дуры вы, дуры мои! — сказал я, обнимая собак.