Ученье Федорова сыграет свою роль. Под маской его коммунизм вернется в церковь. Но главный поток пойдет по руслу «личного счастья», и этот поток может быть будет так велик, что тот религиозный поток будет просто сигналом полного конца…
NB. Если я буду продолжать писать Алпатова, то вот и надо взять водоросль как творческий принцип (Отца), а спуск озера (Золотая луговина) — это гуманизм, это его «родственное внимание» к людям, которое он должен оставить ради Отца. Восстание мужиков безобразно. «Человечество» отвратительно, когда за себя идет против творчества общей жизни. Оно чудесно и человек царь природы, когда его человеческое творчество согласовано с творчеством мира.
На днях из моей деревни ласточек выпал один птенец и через несколько мгновений кончился. Значит, это у них бывает. Значит, и у них… Много я передумал над трупом маленькой птички и между прочим понял, почему в природе нет прямых линий и что их законы жизни тоже не прямые, как наши государственные, не машинные, а предполагают свободную личность. Вот из-за этой свободы и вылетел птенец: ему захотелось полететь до срока и он умер, удостоверяя своей смертью свободу личности в природе. Вероятно, такого очень, очень много бывает, и вот почему в природе нет прямых линий.
Вчера уехала Ефрос. Павловна.
После обеда ходил на вечерку. Можно было убить двух-трех уток, но я прозевал.
Установить, как правило, что для натаски собаки бекас есть бекас только на открытом болоте и непременно в ветер. А бекасы в кустах на крохотных шалыжках то же самое, что тетерева. Они тут наслеживают так много, что собака в застойном воздухе чует не бекаса, а шалыжку, по необходимости берется разматывать след нижним чутьем, а бекас, ей невидимый, подает насмешливый звук, улетая, как будто его собака за живот ущипнула{35}.
Моя охотничья собака континентальная легавая Кэт, происходящая от Норы <из> Чебыкина, была мне доставлена для натаски в двухлетнем возрасте. Она была совсем не тронута никаким опытом дрессировки и натаски, но по природе своей была так вежлива, так умна, что и в двухлетнем возрасте я в одно поле прошел с ней легко весь курс, так что в конце осени охотился не только по болоту, но и в лесу по тетеревам и по вальдшнепам. Если ей дать кусочек, который она сразу не может проглотить и отправляется с ним в угол на свой матрасик, и если подойти к ней в это время, то она перестанет есть, обращает морду к хозяину и рычит. Зная общую чрезвычайную мягкость ее характера, мы смеялись над этим устрашающим рыком, никогда не обращая на это внимания, отбирали от нее кость, давали обратно и она опять начинала рычать. А еще у нее была особенность, это когда она в чем-нибудь провинится и начнешь ей выговаривать, то она тоже начинает рычать. Наказывать плеткой ее невозможно, с ней делается что-то вроде истерики, орет, как поросенок, и вид делает, будто нас в куски разорвет. Мои дети этим постоянно с ней забавлялись. У нее родился сын Ром от пойнтера. Вырос большой и сильный кобель. Сидел на цепи в сарае и бегал на огороженном участке. Раз я позвал его с выпуска и хотел привязать в сарае, он не дался и бросился от меня в свой угол. Я подошел к нему, он с великой злобой бросился на меня. Я со всего маху ударил его плетью, он вернулся к себе и залег. При малейшем моем движении он оскаливал зубы и глаза его становились страшные. Что делать? Очень серьезный порок. Так оставить нельзя. Я ушел к себе рассерженный и стал обдумывать. Мне пришло в голову — нет ли у него чего-нибудь под соломой, не досталась ли у него от матери по наследству эта черта характера рычать на хозяина, если есть возле пища. Я вышел на двор и крикнул обыкновенным голосом: «Ромка, поди сюда». Он, веселый, подходит. «Ложись». Привязываю и увожу. Обыскиваю гнездо и нахожу кость. После того пускаю Ромку на место и подхожу. Рычит и не дается. Отзываю, подходит и дается. Вероятно, мой неожиданный и сильный удар плетью утвердил у него навсегда способность рычать и не допускать хозяина к привязи на месте. Как ни бился, — я ничего не мог сделать. И теперь уже
В Московском Полесье, да вероятно и в других местах на огромном пространстве центрально- промышленной области, охота на тетеревей совершенно потеряла стиль, который непременно должна иметь каждая любительская охота. Во всех охотничьих книжках ее представляют таким образом: охотник идет опушкою леса, собака бежит по лугу, собака находит тетеревей, они возвращаются в свою лесную базу, и тут на опушке охотник встречает своими выстрелами. Теперь у нас ко времени разрешения охоты все луга бывают скошены и, мало того, трава даже в лесу бывает начисто выедена коровами, выгрызена овцами. Только в крепких местах, недоступных коровам, можно найти тетеревей. Эта охота — верная порча молодой собаки, а старую поминутно теряешь. В тесных кустах можжевельника, бывает, найдешь пень, станешь на него и высматриваешь, не покажется ли где-нибудь березовая рубашка собаки. Или так замрешь в ожидании, когда взлетят тетерева. Ждешь, ждешь, и вдруг в пяти шагах подозрительно качнулась ветка, глянул туда, а там собака стоит и смотрит на тебя
Промышленная охота имеет целью добычу, любительская — красоту: без стиля это горе-охота. Но я все-таки охочусь, культивируя охоту с колокольчиком, о которой в книгах говорится только вскользь. Там говорят, что надо к ошейнику прицепить небольшой бубенчик. Я с этим не согласен, бубенчик и в десяти шагах не слышен, а когда собака подводит, то он не издает ни малейшего звука. Я стал увеличивать размеры колокольчиков, ни тетерева, ни глухари, ни вальдшнепы их совершенно не боятся, принимая, вероятно, собаку за корову, — коровы у нас тоже ходят с колокольчиками. Мне думается даже, что из-за этого птицы под колокольчиком становятся еще смирнее. Случалось видеть, как поднятый собакой с колокольчиком старый тетерев, отлетев десять шагов, опять опустился. Испытав таким образом колокольчики разных размеров, я потому остановился на среднем, что он все-таки не совсем оглушает собаку, и в крайних случаях она может услышать свисток. Свой колокольчик я достал у монаха, это церковный, всем известный, кто бывал в обедне в сельских церквах: староста идет с тарелочкой, собирая с верующих копейки. Иногда видишь такие колокольчики в деревнях у председателей на окошке: когда нужно созвать сход, он проходит по деревне, позванивая.
У меня была собака Верный, гордон, натасканная специально для лесной охоты одним замечательным старинным охотником. Благодаря способностям Верного к колокольчику, моя тетеревиная охота в крепких местах получила артистические черты. Я, не видя собаки, прекрасно знал по редким звонкам, что собака ведет и черныш удирает. Я передвигаюсь лишь настолько, чтобы не потерять очень тихого и редкого звука. И вдруг зазвенело вовсю. Вот теперь я спешу, скорей, скорей! Зазвенело вовсю, это значит Верный нашел удачный момент сделать свой магический круг. Вот он обежал черныша, потом несколько очень тихих, редких ударов и все стихло: Верный пришил черныша в кусту или в кочке. Теперь не зевай! Я стараюсь всячески выбрать такое положение в кустах и между деревьями, откуда непременно хотя бы по мелькнувшему пятнышку, хотя бы по шуму можно было стрельнуть.
Так при помощи колокольчика я эту любимую мной в юности охоту снова сделал чрезвычайно заманчивой. Одно плохо, что колокольчики эти часто теряются и достать их бывает очень трудно. Так один раз я потерял колокольчик и вернулся в деревню ни с чем. Смотрю, на окне в избе председателя, где я остановился, колокольчик точь-в-точь такой же, как мой. Хозяина нет. Старуха ничего не понимает. Не терять же охоту из-за церемонии. Я привязал колокольчик к ошейнику и пустил Верного. Мы прошли по деревне за околицу, потом прямо в болото. Через час я возвращался с чернышами. А насчет колокольчика решил сделать так: снять его и поставить на место. Вхожу в деревню, смотрю: на бревнах сидят все мужики и ругаются. Я к ним:
— В чем дело, граждане?
