Поневоле вспомнишь, как в трудах греческих историков Льва Диакона и Иоанна Скилицы православные войска Второго Рима одерживают победу за победой над язычниками-'россами', а те почему- то после каждой 'проигранной' битвы оказываются всё ближе и ближе к столице православной империи..
Уже знакомая нам 'Сага об Эймунде' вносит некоторую ясность — не без помощи всё тех же удалых побратимов Брячислав исхитрился захватить в плен жену Ярослава, шведскую королевну и ободритку по матери, Ингигерд. С такой ценной заложницей Брячислав сумел выторговать у опасного дяди мир.
Слагавшие саги норманны не подозревали, очевидно, об очередной, хоть и невольной, заслуге Эймунда и Рагнара перед новым нанимателем. В руках Брячислава находилась не только жена Ярослава, но и свидетели его злодеяний, исполнители его приказов.
В результате властолюбивый 'Злой Хромец' скрепя сердце вынужден был смириться с независимостью Полоцка, независимостью не только политической, но; возможно, и духовной. В частности, хотя первый епископ, Мина, был отправлен в Полоцк ещё при Ярославе, епископия в нём установилась почти столетием позже.
Нет сведений, чтобы Мина был изгнан местными жителями, как целый ряд муромских епископов, или убит ими, как Леонтий Ростовский. Вероятно, епископ попросту проживал на княжеском дворе Полоцка, как живой символ лояльности, местных князей киевской власти и новой вере.
В Полоцке благодаря Эймунду с Рагнаром, скорее всего, знали подлинную историю убийства Борислава-Бориса. Всеслав назовёт Борисом одного из своих сыновей — а ведь культ святого Бориса к тому времени ещё не сложился, да и с христианством полоцкий владыка был, как мы ниже сможем увидеть, в сложных отношениях.
Скорее всего, это было своего рода напоминанием киевским Ярославичам — в Полоцке знают и помнят тайну их отца. Отношение же к киевской власти вполне определялось памятью о Рогнеде и её отце, в честь которого был наречён ещё один сын Всеслава.
До какого-то периода отношения Полоцка с Киевом были мирными. В середине XI столетия из степей к русским пределам подошли новые кочевые племена, родственные печенегам гузы, или, как называли их на Руси, торки.
Всеслав Брячиславич не остался в стороне от общерусского дела, вышел на реку Рось, навстречу кочевникам, с другими князьями. Впечатлённые русской силой, торкй просили мира и получили его, поселившись в качестве союзников у русских границ, южнее реки Рось — теперь граница Руси с кочевым миром пролегала здесь, в одном конном переходе от Киева.
Времена Олега, Игоря, Святослава остались в прошлом, времена побед над кочевниками, пусть и более скромных, Владимира Мономаха ещё не настали.
Несколько позднее Всеслав предпринял поход на Псков. Псков, как и родной город Всеслава Брячиславича, был населён кривичами — одним из восточнославянских народов.
В XI столетии складывание современных восточнославянских народностей, великороссов, белорусов и малороссов-украинцев, ещё не только не было закончено, но даже не начиналось — в городах местная родовая знать смешивалась с пришлой дружинной русью, прежние малые державы-'княжения' не только не объединялись, но скорее дробились на города-государства, 'волости'.
Всеслав, судя по всему, пытался восстановить союз племён, 'княжение' кривичей. Возможно, впрочем, он пытался всего лишь освободить псковского князя Судислава, возможного соратника в борьбе с киевскими князьями.
Ему воистину не за что было любить Ярославичей — в своё время 'Злой Хромец' бросил его в темницу в его собственном Пскове, где несчастный и просидел двадцать четыре года. Впрочем, хорошо было уже то, что беднягу оставили в живых — он был слишком близким соседом Новгорода, чтобы его смерть можно было спихнуть на происки 'окаянного' Святополка.
В 1059 году его 'освободят' Ярославичи — и немедленно постригут в монахи. Умрёт злополучный князь в 1063 году. По некоторым летописям, Судислав был сыном даже не Владимира, а его старшего брата — Олега Древлянского.
Что ж, если это так, то этому княжескому роду, мягко говоря, не везло. Безуспешным остался и поход на Псков полоцкого князя — как раз после него Ярославичи поспешили заточить злосчастного дядьку в монастырь.
В 1066 году Всеслав ударил на Новгород. Этот город тоже был частью Кривичской земли, и один из трёх старейших городских районов-концов, Людин, или Гончарный, заселяли, по мнению археологов, именно кривичи[33].
Новгород Всеслав взял. Несколько странно, что, безуспешно осаждая Псков, в те годы совсем крохотный, полоцкий князь добился полного успеха под стенами Новгорода. Очень возможно, что ему помогали изнутри — те же жители Людина конца, для которых правитель Полоцкого княжества был их, кривичским, государём.
В Новгороде Всеслав разгромил выстроенный Ярославом храм Святой Софии. Он снял с неё колокола и светильники-паникадила, как бы выколов глаза и отрезав язык главной христианской святыне Новгородской земли.
Колокола и паникадила были отправлены в Полоцк и нашли себе место в выстроенной отцом Всеслава в 1040-х годах Софии Полоцкой — соборе-тёзке знаменитых храмов Константинополя, Новгорода и Киева.
Построив этот храм, Брячислав Изяславич скорее выражал величие родного города, его способность быть если не равным, то хотя бы сопоставимым с этими городами мирового значения. Впрочем, возможно, он-то и был истовым христианином, тут всякое бывает — иной раз сын такого христианина оказывался не менее ревностным приверженцем старой веры.
О Святославе, сыне 'святой' Ольги, Владимире, сыне 'святого' Бориса, и сыне пусть и не святого, но вполне благочестивого христианина, Симеона Великого, Бояне, мы уже говорили.
Сам Всеслав Брячиславич в друзьях новой религии не значился совершенно определённо. Иначе не объяснишь ни, не побоюсь этого слова, ритуальную расправу с христианским собором в Новгороде, ни ауру языческих легенд о 'волхвованье', наузах, оборот ничестве вокруг полоцкого князя, якобы способного в ночи, 'окутавшись синей мглой', то 'лютым зверем'[34], то волком, преодолевать чудовищные расстояния — от Дудуток под Новгородом, где, очевидно, расположился его стан, до белорусской речки Немиги, от Киева до крымского Тмутороканя, в Киеве слышащего звон родных полоцких колоколов.
После его посещения в новгородском Софийском соборе остались следы кострищ — очевидно, в главном храме новгородских христиан справляли языческие обряды. Учёные даже предполагали, что 'Волх Всеславич', князь-оборотень из русских былин, это и есть Всеслав Полоцкий, да вот только реальных доказательств этому, кроме темы оборотничества и созвучия Всеславич-Всеслав, не нашли.
Волх из былин имеет много больше общего с легендарным Волхом или Волхвом из новгородских легенд, сыном не менее легендарного Славена-Слава, прародителя ильменских словен, возглавившего переселение племени на ильменские берега[35].
Братья Ярославичи равнодушными к походу полоцкого язычника не остались. Очень скоро их войско обрушилось… нет, не на Всеслава, на оставшуюся без защиты Полоцкую землю. Напав на богатый город Менск (ныне Минск), христолюбивые братья разграбили его дотла, истребили мужское население, а детей и жён угнали в плен.
Вообще нападения киевских князей на Полоцкое княжество описываются в летописи — Киевской! — как небывало жестокие для войн между русичами. Тот же Всеслав, хотя и называет его летописец 'немилостивым на кровопролитие', в захваченном Новгороде не вёл себя столь свирепо. В чём же дело?
И.Я. Фроянов видит в подобных методах ведения войны наследие язычества, но, к сожалению, в доказательства своего суждения может привести лишь ссылки на труды де Кюланжа, который в XIX веке (!) писал это про античных (!) язычников.
Однако, повторяю, именно Всеслав, который, по словам летописцев и автора 'Слова о полку Игсюеве', есть 'рождённый от волхвованья' оборотень, носящий языческие наузы, творящий ворожбу, не замечен в подобном поведении, в нём замечены именно христолюбивые Изяславичи, не оставившие в городе в живых 'ни челядина, ни скотины'.
