однако же молод ты, горяч. Страхи твои понятны, однако же и схизматикам есть чего опасаться. На землях они сели на чужих, племена тамошние их ласкою не жалуют и токмо волею князя Ярослава терпят. Коли отринутся ливонцы от Руси, земля под ногами у них полыхнет, стар и млад подымутся, погонят крестоносцев обратно за море. Подозрения твои понятны, однако же сие всего лишь подозрения. А строительство крепости настоящего серебра требует, да немало. И дружину в ней содержать потребно, за стенами следить. Тяжелая ноша сие для казны новгородской.
Юноша рывком поднялся, прошел по белым, поскрипывающим при каждом шаге половицам, распахнул створки окон, забранных гладкой блестящей слюдой, всей грудью втянул свежий воздух. Четыре года назад он долго пытал отца, зачем тот пустил на исконные русские земли чужаков. И не просто чужаков, а схизматиков, татей, разбойников урожденных, заливших святую землю кровью стариков и младенцев. Ярослав сказал: «Схизматикам на русской земле все едино не выжить. Но поселил я их на рубежах западных, на путях, по которым ляхи на наши селения рати водят. Хотят крестоносцы, не хотят – а оборонять Русь им придется[31]». Но таковые планы хорошо во Владимире задумывать. А здесь, в Новгороде, ливонцы – вот они, рядышком. Так и норовят украсть где что плохо лежит. Да еще бояре над каждой гривной трясутся.
– Не будет у вас рубежей крепких, бояре, – повернулся Александр к гостям, – и серебра не будет. Не сохраните. Не ливонцы, так ляхи придут, не ляхи, так шведы пожалуют. Мне серебра не дадите – они вашу мошну растрясут. Да так растрясут, что плакать нечем станет. Растрясут досуха!
– Ты нас не пугай, княже, – стукнул посохом об пол боярин Тугарин. – Мы не на полатях выросли, не в сундуках богатство свое нашли. И на ушкуях погулять довелось, и за море походить, и булатом позвенеть. Оттого и цену серебру знаем! На нужное дело – дадим. А на баловство…
Скрипнула дверь, в горницу вошел простоволосый старик в серой потрепанной рясе с длинной, почти до пят, бородой, с перекрученным посохом, сделанным из соснового корня.
– А ты еще кто таков?! – окинул его взглядом новгородский князь. – Кто тебя сюда пустил?
– А разве меня кто-то может остановить? – спокойно возразил новый гость.
– Волхв, – первым сообразил многоопытный посадник. – Волхв к князю явился…
Он поднялся, не теряя достоинства отступил от стола с богатыми яствами, слегка поклонился, а затем осторожно, вдоль стеночки, двинулся к выходу. Двое других бояр после короткого колебания последовали его примеру.
– Ты волхв? – Увидев поведение знатных гостей, князь понял, что к старику следует отнестись с должным уважением, и понизил тон. – Тогда ты зря тревожился. Веру я чту православную, исповедую заветы Господа нашего Иисуса Христа, ношу крест его мученический, а потому слова языческого от тебя не приму.
– Не примешь, княжич? – Тяжело ступая, приблизился к нему волхв. – Во имя слова греческого языка земли родной разуметь не желаешь? А слово предков своих тоже отринешь? Заветы Словена и Роса,[32] первые грады на сих берегах поднявших, князя Гостомысла,[33] и внука его Рюрика[34] ваш род основавшего, слова воительницы княгини Ольги,[35] и Ярослава Мудрого[36] Олега Вещего,[37] и Владимира Мономаха[38] Русь Великую прославивших, ты тоже отринешь?
– Кто ты таков, язычник, чтобы от имени предков моих говорить?! – возмутился Александр.
– Не я, земля русская стонет, – поднял посох старик. – Ступила на землю святую нога чужеземца злобного, вот и заплакала земля, спасителей скликает, защитников, что растила она, кормила, водой ключевой отпаивала…
– Где? Кто напал? – От нехорошего предчувствия у князя меж лопаток побежал холодок: ужели не успел? Ужели пришли-таки крестоносцы бесчестные на новгородскую землю?
– Ныне с рассветом на Неве, возле речушки Ижорской, высадились рати свенские, числом немалым.
– На Неве? – с облегчением перевел дух князь. – Чего им там делать? Там, окромя болот, и нету ничего. Постоят, комаров покормят, да и сами убегут.
– Сами убегут? – Волхв вытянул посох и больно хлопнул юношу по плечу. – Сами? Это так тебя учили землю отчую защищать? Это так ты честь предков своих бережешь?
– Э, старый, ты чего? – От второго удара князь увернулся, отбежал за стол. Отскочил, уклоняясь от третьего тычка. Чувствовал он себя самым что ни на есть глупым образом. И стражу звать, чтобы от старика немощного защитили, – позора не оберешься, и меч против старца тоже обнажать нехорошо, но и чтобы лупили его, как щенка глупого, Александр позволить не мог.
– А ну, стой! – выпрямившись, решительно рявкнул он. – Ты на кого руку поднимаешь? Из ума выжил, язычник старый? На кол захотел?
– Я слышу речь не мальчика, но мужа, – опустил посох волхв. – Да только отвагу свою, княжич, не мне – ворогам отечества своего показывать надобно.
– Кому показывать, старик? Топи одни округ Невы. Некому там воевать, да и не за что. Кораблям торговым через нее ходу нет, земель под пахоту тоже. С ижорцев али води и дани не взять никакой. Сегодня есть они, а завтра сели на лодки – и нет деревни. Мыслю я, купцы лифлянские или свенские на шнеках своих малых к Новгороду супротив течения шли, да притомились и на отдых встали.
– Купцы не ставят на берегах шатров воинских, князь, не вкапывают кресты, не точат мечей, не держат по два десятка ратников на каждой лодке, – покачал головой старик. – Торопись, князь. Каждый день, каждый час отравляют они чистую землю, что тебе от предков в наследие осталась. И сами при этом силу из сей земли черпают. Силу, токмо русским воинам предначертанную.
Немигающий взгляд волхва завораживал и одновременно тревожил, отнимал волю – но побуждал к действию.
– Ладно, старик, – тряхнул головой юный князь. – Я пошлю отроков найти у причалов ладьи свободные, пройдем с дружиной к берегам невским, проверим, что за гости там появились.
– Это долго, княжич. Коней седлайте, да скачите туда на рысях.
– Да ты с ума сошел, старик! – опять не выдержал князь. – Топи там кругом! Не то что конному, пешему нигде пути нет.
– Не бойся, княжич, – понизил голос волхв, – земля в тамошних местах умная. Кому топью непролазной загородится, а кому скатертью под копыта выстелется, кого закружит, кого сама к цели выведет. Ты ее не бойся. Ты ей не чужой, ты ей заступник. Приди на берег, изгони супостата, а землицу-то поцелуй да с собой горсть возьми. Ты ее хранишь – она тебя хранить станет. От стрелы, от меча, от злого навета. И не найдется тогда силы, что сможет тебя побороть, не случится битвы, в которой ты не одолел бы ворога, не родится воин, что сможет тебя сразить…
Внезапно Александр понял, что волхва в горнице уже давно нет, хотя голос его и продолжал звучать. Князь тряхнул головой, разгоняя наваждение, потер ушибленное посохом плечо, отошел к окну. Внизу, на широком, утоптанном до каменной твердости дворе отдыхали дружинники. Некоторые валялись на привезенном нынче с заливных лугов и еще не убранном сене первого покоса, четверо, разбившись попарно, бились на кулаках. Дружинники постарше, пользуясь покоем, доводили клинки до безупречной остроты, правя острие кусочками жесткой буйволовой кожи. Однако девятнадцатилетний мальчишка видел сейчас перед собой не их, а шитые золотом шатры, что нахально встали на исконно русских невских берегах, видел воняющих застарелым потом крестоносцев, топчущих сочную молодую траву, позорные вымпелы, реющие над пустынными – но русскими! – болотами.
А что если старик обманул? Пришел непонятно откуда, сгинул непонятно как. Кто такой, зачем являлся – неведомо… Послушаешься его, погонишь дружину через бесконечные приневские вязи – вымажешься в грязи по уши, никуда не доедешь, не добьешься ничего, кроме позора на всю жизнь: князь, дружину на войну с комарами водивший. Александр Болотный…
До чего же ему не хватало в эти минуты отца! Опытного, расчетливого, уверенного.
А что, если и вправду чужаки на Неву пришли?
– Таврило! – толкнув от себя створки окна, высунулся из окна князь. – Таврило Олексич, дружину в седло подымай! По одному заводному, на три дня припаса. Торопись, вести дурные у меня. Мишка, на площадь вечевую беги, созывай охотников со мной на немца идти. Пусть тебе под руку сбираются, да по
