всуе». Она запрещает ссылаться на Бога, на его промысел, чудеса или желания в повседневной жизни. Или надеяться на Божью помощь вместо того, чтобы добиваться цели своими силами. В общем — не призывать всуе. Так что, друг мой, попробуйте, говоря о христианской вере, изначально отбрасывать темы, к ней не относящиеся. Договорились?
— Вранье все это! Инквизиция жгла ведьм! Это любой ребенок знает!
— Где, когда? — перещелкнул камушки четок монах.
— А эти, как их… Салемские ведьмы! Про это даже кино снято, и не одно!
— Салем находится в США. Откуда там инквизиция, Еремей? — Истланд опять звонко щелкнул четками. — Вторая заповедь, друг мой. Эту историю вам следовало подвергнуть сомнению, пусть даже о ней знает любой ребенок. Ибо нельзя доверять кумирам. Даже если кумиром является толпа друзей. Сверились бы с энциклопедией, с географией — и легко убедились бы, что за всю свою историю инквизиция ни единой ведьмы не сожгла.
— Но ведь они были христианами! Те, кто жег женщин в Салеме?
— Первая заповедь, друг мой: тот, кто верит в ведьм или чудеса, не может быть христианином. Это абсолютно несовместимые религиозные концепции. Несчастных жгли и пытали обычные необразованные крестьяне. Остановили же это безумие, как вы помните, именно священники. Именно они затретировали губернатора требованиями прекратить суды на основании невозможных предположений… — Монах поднялся, нашел свой скромный чемоданчик, открыл, извлек оттуда серебристый нетбук и протянул Варнаку: — Вот, можете проверить сами, Еремей. У меня интернет бесплатный, пользуйтесь. Все же вторая заповедь не рекомендует слепого доверия. Проверяйте и проверяйте.
— Что вы носитесь с этими заповедями, как курица с яйцом?! — раздраженно отказался Варнак. — Поповские сказки это все!
— Кому — поповские сказки, кому — основа техногенной цивилизации, — вернулся на место Кристофер Истланд, положив нетбук на стол. — Вы когда-нибудь задумывались, друг мой, почему именно в пределах христианской цивилизации развивается прогресс и современная наука? Только и исключительно в ней? Так ведь все начинается как раз с этих трех самых первых, самых основных Божиих заповедей. Возьмем простой пример. Вспомним жизнь видного теолога, вошедшего в десятку лучших богословов Кембриджского христианского колледжа, Чарльза Дарвина.
— Теолога? — У Варнака тут же вылетели из головы возражения по поводу инквизиции. — Дарвин — теолог?
— Разумеется, — спокойно кивнул Истланд. — Разве великий ученый может быть кем-то другим? Теология является альфой и омегой научного мышления. Вы компьютер-то откройте да проверьте меня через поисковик. Мне ведь слепая вера не нужна. Христианство опирается исключительно на достоверные факты. Вы ищите — а я пока продолжу. Так вот, когда образованный теолог во время путешествия заметил интересные отличия неких островных птиц, он вполне мог списать это на причуды местных духов — но первая заповедь запрещала ему верить в существование иных сил, кроме силы единственного Бога. Он мог сказать: «На все воля Божья», — но третья заповедь запрещала ему призывать имя Всевышнего всуе. И потому, оказавшись меж двух запретов, он был вынужден искать замеченному явлению объяснение, которое не ссылалось бы ни на Божью волю, ни на воздействие иных нематериальных сил. Именно так Дарвин нашел объяснение, которое ограничивалось лишь естественным воздействием природы. Или возьмем аббата Менделя. Он тоже обратил внимание на странности при передаче отдельных признаков от растений их потомству. И вынужденный, точно так же, как Дарвин, чтить обе заповеди, аббат стал искать земное объяснение этим странностям, пока и не выяснил основные законы наследования признаков. А следующим в этой цепочке оказался отец Тейяр, нашедший синантропа в Китае…
— Стоп! — перебил его Варнак. — Что вы мне впариваете про христианство Дарвина, если церковь не признает эволюции?
— Вы уверены в том, что говорите, Еремей? — остановил перестук четок монах. — Ну-ка, поинтересуйтесь у «Гугля», кто каждые три года проводит международные конференции по эволюции, как не Римский папа и его Академия наук? Вам будет интересно. Кроме католической церкви и ордена пророка Экклезиаста, эта тайна Божьего замысла в современном мире не беспокоит больше никого. Я бы даже сказал — никого, кроме нашего ордена, поскольку Ватикан ограничивает свое содействие в основном финансовой помощью, возмещающей часть наших расходов.
— Подождите, Кристофер! — опять перебил его Варнак. — Я много раз слышал, что христиане отвергают учение Дарвина! Хотите сказать, что это все вранье?
— Вы как-то пытаетесь все подряд в общую кучу замешать, — красноречиво покрутил руками в воздухе Истланд. — Никакого учения Дарвина не существует в природе! То, что он открыл, изучается в начальных классах церковной школы под названием «селекция растений и животных». Селекция — и ничего более. Конечно, честь и хвала отцу Чарльзу за то, что он догадался распространить правила научной селекции на естественные процессы, но к эволюции это никакого отношения не имеет! С помощью селекции вы можете превратить шакала в болонку или дога, пантеру превратить в тигра или сиамскую кошку, но никакими стараниями вы не сможете сделать из кошки собаку или наоборот. Это разные виды, Еремей. Между ними лежит генетическая пропасть, которая методами селекции непреодолима. Увы и ах, но механизмы видообразования и эволюционных изменений остаются для нас столь же туманны и непостижимы, как и во времена аббата Менделя.
— Хотите сказать, Боженька из глины слепил?
— Не богохульствуйте, друг мой, — дружелюбно улыбнулся монах. — Не нарушайте третьей заповеди, не призывайте Бога всуе. Станьте хоть ненадолго истинным христианином, ищите материалистические причины, не связанные ни с чудесами, ни с колдовством, ни с Божьим провидением.
— Мутации! — вспомнил Варнак. — Причиной генетических изменений являются мутации. Удачные изменения закрепляются отбором. Только и всего!
— Мутации, Еремей, это поломки, — снова защелкал четками член ордена Девяти Заповедей. — Поломки генетического механизма. Сколько должно случиться поломок, чтобы карбюраторный двигатель стал инжекторным? Поршневой — реактивным? Или двухтактный двигатель стал четырехтактным? А ведь именно такого порядка видовые изменения и происходили при эволюции. Превратить двухкамерное сердце в четырехкамерное — это вам как? Можете себе представить путь плавного селективного отращивания на сердце и прилегающих тканях дополнительных венозных и артериальных сосудов путем поломок в прежней исправной схеме? Ну, или поэтапного отращивания жгутика у бактерии, который бесполезен без сложного механизма вращения, — равно как развитие механизма вращения, который бесполезен без жгутика? Впрочем, есть пример проще и нагляднее. Который прямо сейчас можно пальцами пощупать. Вот попробуйте пошевелить крыльями носа… Получается, да? Там находятся рудиментарные мышцы, которые сохранились в носу еще с тех пор, когда мы обитали в воде. В смысле, наш вид, наши предки. Вот это он и есть — тот самый промежуточный этап развития полезного приспособления. И какое он даст вам преимущество при отборе ныряльщиков в сравнении с теми, у кого мышцы атрофировались полностью? Или, будем считать, еще не развились?
— Вот тут-то вы и прокололись! — гордо парировал Варнак. — Никакой воды не было! Современные генетики неопровержимо доказали, что человек произошел от обезьяны!
— Вы уверены в том, что говорите? — заговорщически ухмыльнулся Истланд.
— Хотите сказать, я ошибаюсь?
— Зачем ошибаться? Достаточно обычной невнимательности, — рассудительно и размеренно ответил монах. — Исследуя генотипы наши и всяких приматов, генетики по наличию так называемых «меток», остающихся от перенесенных заболеваний, достаточно точно смогли определить, что вид орангутангов отделился от нас одиннадцать миллионов лет назад, горилл — восемь миллионов лет назад, шимпанзе — шесть или семь миллионов лет тому. Таким образом, согласно имеющимся научным данным, можно однозначно утверждать, что это обезьяны последовательно, вид за видом, произошли от человека, а не наоборот. Надеюсь, такая точка зрения не сильно травмирует ваше эго?
— Этого не может быть! Во всех учебниках и энциклопедиях указано, что человеку, как виду, всего сорок тысяч лет!
— Очень разумное замечание, — согласно кивнул Кристофер Истланд. — Итак, нам точно известно, что шесть с половиной миллионов лет назад у нас с шимпанзе был общий носитель генома. И нам известно,
