такой чудн`ой компании находиться в засаде мне еще не доводилось.
Усилившийся снегопад практически завалил нас, что, к моему удивлению, сделало положение куда более сносным – стало тепло. Фактически я уже готов был заснуть, и кто знает, проснулся бы я или нет, когда дверь наконец открылась и на крыльцо вывалилось двое охранников. Один пытался сквозь падающий снег обозреть горизонт, второй – с не меньшим упорством – обнаружить мои следы. С тем же успехом он мог бы попытаться обнаружить на этой снежной равнине пригоршню белого мела.
Я дал им время, чтобы они замерзли и начали шевелить мозгами. Давно замечено – на морозе все думают быстрее. Этим понадобилось еще пара минут, чтобы, перестав топтаться перед крыльцом, вернуться в тепло и доложить о невозможности поймать Алекса Каховского. Я дал им еще пять минут, чтобы Иван высказал им всё, что он думает об охране, которая упустила такого редкого негодяя, как я… Думаю, особенно приятно им было поглощать информацию, понимая, что упустил-то негодяя как раз Иван, к тому же сам он и разрешил поселить меня на дамбе. Теперь, когда меньше всего они ожидали увидеть именно мою физиономию я постучался в дверь.
Я не видел выражений их лиц. Думаю, это было ликование. Еще бы – можно и перед начальством прогнуться, и выместить обиду – есть ли для служаки коктейль слаще? Дверь была открыта мгновенно. Обе двери – на улицу и в тамбур. Дальше мне нужно было просто подождать, пока Трыщ сделает свою работу. По-моему, он даже никого не убил. Ванюше опять пришлось испытать удушье, после чего я освободил его от замечательной связки ключей. Досталось и брату Евы. А ведь он уже мечтал о том времени, когда ему больше не придется выходить в море… Пять жертв, пять ключей, пять ударов мечом – поголовье кукушников сегодня стремительно уменьшалось.
Я никого не связывал и даже не запер по камерам – времени не было, охрана уже начала приходить в себя, так что лучшее, что могли мы сделать, это вежливо удалиться. Я мог не беспокоиться о погоне. В то место, куда я собирался направиться, они за мной явно не последуют.
Я не убил Ивана? Вот и хорошо. Не потому, что я такой человеколюбивый, нет, просто брезгливый.
Глава семнадцатая
Скольжение
Восхищение – это просто крайняя степень осторожности.
Тяга рядом с дамбой была значительно сильнее. Если на канале она ощущалась как сильный ветер, то здесь ей противостоять было практически невозможно. Стоило спуститься на лед – и у меня не осталось выбора: никогда не думал, что следование по течению может требовать таких усилий. Тот, кто придумал известную поговорку, плавал исключительно по озерам.
Мне повезло – я упал сразу же, как только попал под действие тяги, поэтому мне удалось подняться. Если бы я упал, продвинувшись на несколько сот метров вперед, я бы уже не встал. С каждым шагом тяга усиливалась, довольно быстро я перестал предпринимать какие бы то ни было усилия, чтобы двигаться, я был полностью поглощен одним, но очень важным делом – скользя по ледяной поверхности я старался удержать равновесие, причем сделать это, оставаясь в вертикальном положении.
Так далеко по направлению тяги заезжали только кукушники – детские забавы заканчивались в пределах города, там тяга была достаточно слаба и безобидна..
Постепенно к уже почти привычной тяге, которая просто сильно толкала меня в спину, добавилось нечто новое. Давление. Чем больше я приближался к форту, тем тяжелее становилось дышать, воздух стал таким вязким, что каждый вдох требовал усилий… Справа раздался рык – встречник, зацепившись за торчащий кусок льда, остановился и, кажется, предпринял попытку ползти в обратном направлении. Голубой Дракон ослабил хватку и, мгновенно соскользнув со спины Трыща, совершил абсолютно невероятный прыжок мне на спину. Эта туша стоила не одной капли – и одна из них точно была последней: я опустился на четвереньки. Если не считать нещадно обдираемых рук – скользить стало гораздо удобнее.
Мимо меня, рядом со мной – всё находилось в движении, все находилось в скольжении. Что потяжелее – по льду, что полегче – старалось оторваться от поверхности и взлететь.
Как кукушники умудрялись выбираться из форта?
Слова Ивана, о том, что они могли бы покончить с кукушниками в любой момент, теперь звучали пустым бахвальством. Если бы я предвидел в какую ситуацию попаду, я бы тоже, скорее всего, махнул бы на форт рукой. Здесь явно пригодилась бы катапульта, причем, что хорошо – не пришлось бы заботиться о точности – любой снаряд, под влиянием тяги прилетел бы точно в цель.
Скользя на четырех костях, я надеялся только на то, что дела уже достаточно плохи – настолько, что хуже не станет. Вообще, стоит встать на четвереньки, как начинаешь лучше понимать животных: когда видишь лишь то, что лежит у тебя под ногами, это сильно сужает горизонт. Поэтому ответ на вопрос, что забыл Голубой Дракон у меня на плечах, думаю звучит так: ему нравится, когда я тоже попадаю в его поле зрения. А может быть, у него врожденная тяга к расширению горизонта.
Мимо несколько раз пролетели кукушники – эти скользили в специфической стойке, к которой лучше всего подходит слово «раскоряка», зато, в отличие от меня, они были в позиции, а не в позе… Островок, где должен был располагаться форт, вырастал впереди с такой скоростью, что на мгновение я вообразил себя капитаном корабля, несущегося на рифы. Столкновение было неизбежно и тот факт, что мне не суждено пойти на дно, как-то не слишком утешал. Утешило то, что рифами оказались горы мусора, снесенные тягой к подножию форта. Торможение получилось противным, но безопасным. Лучше так, чем наоборот. Кукушники не тормозили. Один из них, скользивший в нескольких метрах от меня, в последний момент оттолкнулся ото льда и влетел на нижнюю террасу. Наверное, я бы тоже так смог. Если бы я не тащил на себе меч, на плечах у меня не восседал кот, и к тому же я остался бы на ногах. Что я еще забыл? Ах да – если бы я был кукушником. Скользя среди гор мусора, я сам себе ответил на вопрос, где обитатели форта берут еду. Остатки пищи составляли весомую часть местного рельефа. Весной лед таял, прекращалась тяга – кукушники оставались без пропитания и впадали в спячку. Всё логично. Непонятно только откуда эта тяга берется.
То, что её приемные детки просто приспособились к ней, было понятно. Почему-то меня даже больше беспокоило, почему она так специфически включается и выключается – как будто замерзание и таяние льда является определяющим моментом её существования.
Давление не уменьшалось, да и тяга, которая всё это время продолжала упрямо толкать меня к форту, возросла еще больше. Если всё так и будет продолжаться, меня ждет печальный конец. На самом деле, я уже с трудом соображал и двигался только благодаря тяге. Впереди зиял провал, в который со свирепым свистом проваливалось всё, что не застряло на ближних подступах или не было выловлено кукушниками. Фактически я был уже почти внутри форта. Смущало одно: как я ни старался – форта как раз и не видел. Вокруг раскинулся многоярусный городок из мусора. Кукушники, количество которых просто не укладывалось в голове, копошились в горах отходов в поисках, надо полагать, пищи, совершенно не обращая внимания на человека с котом на загривке. Над всем этим возвышалось сооружение, которое должно было быть видно с расстояния многих километров и было чем угодно, только не старинным укреплением. Больше всего это походило на торчащее из земли ледяное крыло. Судя по нему, птичка была весьма высокого полета. Вероятно, именно, из-за своей прозрачности оно и не было видно с большого расстояния.
Между тем, дорога вглубь мусорного массива постепенно превратилась в туннель, который, к тому же, пошел под уклон. Изрядная скорость, которую я набрал, не оставляла мне особых вариантов – я летел вниз уже почти оторвавшись ото льда…
Глава восемнадцатая
Вертикальное крыло
Невозможно обыграть в шахматы человека, играющего по собственным правилам.
Это было по-настоящему больно. А перед тем – по настоящему страшно. Конечно, гора мусора, на которую мы свалились, смягчила удар. Ровно настолько, чтобы я не распался на десяток маленьких детективов алексов, которые могли бы вместе прикинуть, как им выходить из сложившейся ситуации, с куда большим успехом, чем один большой, с одной-единственной, но едва не расколовшейся и потому жутко болящей головой. Интересно – это мне так трудно думать, потому что болит голова, или это она болит оттого, что мыслительным процессам что-то препятствует? Вот у Трыща болит голова? А у Голубого Дракона?
