все, третьи уверяют, что взяли нечаянно... А вот которым действительно нечего есть — отец ли пьет, мать ли, или просто бегут из дома куда глаза глядят, — такие голодают, но не крадут... Ну, вот с этой что прикажете делать? Она молчит. Чья она? Вы только посмотрите на нее — молчит как ни в чем не бывало. Но эта уже взрослая, эта уже обязана осознавать свои поступки. В этом возрасте люди обязаны отвечать за себя. Я устал с ними... Пусть их допрашивают в милиции...
— Иван Васильевич, позвольте мне забрать эту девочку и отвести прямо в милицию. Я думаю, что по дороге она мне все-таки кое-что расскажет. Я, знаете, опять готовлю подобную передачу, и хорошо бы несколько таких случаев снять скрытой камерой, а вам бы выступить... — спешно придумывала я, чтобы увести Олесю. — Как вы на это смотрите?
— Знаете, я как-то не любитель выступать... Давайте, Лидия Никитовна, кого-нибудь из продавцов...
— Полноте, полноте скромничать, Иван Васильевич, кому же как не вам и выступить... Я на днях зайду или позвоню. Это же великолепная идея — снять скрытой камерой!.. Я уж вас немного поэксплуатирую, хорошо?
— Ну, как же вам откажешь... Ну, никак... — засмеялся он.
— Спасибо, Иван Васильевич!
Я встала и крепко пожала руку директору лучшего магазина в нашем городе.
— Что ж, девочка, тебе придется идти со мной, — холодно оказала я Олесе.
Олеся, спокойно разглядывая покупателей, шла впереди, я за ней.
— ...А говорили — в милицию сдадут, — протянула тетка из очереди за колбасой. — И никакого стыда...
— Я бы свою на месте убила за такое, — сказала другая.
— А вот мой никогда себе такое не позволит, — уверенно заявила третья. — У моего все, все есть, и деньги даю...
— Это что же, мать ведет, что ли, ее?
— Вот тебе и интеллигенция...
Я молча взяла портфель, а Олеся, не оборачиваясь, замедлила шаг, поджидая меня.
— Меня посадят? — тихо спросила она, когда мы вышли из магазина.
— Не знаю, — ответила я.
— Со мной Инга. Она вон сидит... Если меня посадят, вы, пожалуйста, отведите ее домой, — голос Олеси пресекся при виде собаки.
Инга обрадовалась, стала рваться навстречу. Олеся присела к барьеру из труб и стала развязывать поводок. Собака, преданно поскуливая, норовила лизнуть хозяйку в лицо. Олеся выпрямилась, а Инга прижалась к ее ноге, чего-то ожидая, заглядывая ей в глаза.
— Ингоша, я ничего не принесла тебе, извини, — оказала Олеся и вынула из кармана брюк шоколадку, развернула обертку, отдала шоколадку собаке. — Может, поешь шоколадку?..
— Олеся, так у тебя были с собой деньги? — удивилась я.
— Да. Я купила сначала себе шоколадку, а больше денег не осталось. И я взяла сырок... Инге...
— Ты ее не кормила утром?
— Кормила.
— Но почему же ты не сходила домой за деньгами?
— Далеко.
— Как далеко? Два квартала — далеко?
— Не знаю. Мне показалось далеко...
— И ты... ты всегда так делаешь?
— Нет. Второй раз.
— И тот раз тоже не хотелось идти домой?
— Нет. Тогда деньги были. Просто мне не хотелось рыться в портфеле... Искать копейки...
— Олеся, я не понимаю — зачем ты это делала?
— Не знаю, — пожала плечами Олеся.
— Ну, что ж, пойдем домой, отведем Ингу, — как можно безразличнее сказала я.
— Хорошо, — сказала Олеся.
— А мама об этом знает?
— Наверное, нет. Она всегда приходит поздно.
— Но ты же знаешь, какая у нас с ней работа?
— Знаю. Тетя Лида, а в тюрьму нельзя взять с собой Ингу?
— Конечно, нет.
— Мне Ингу жалко — она будет без меня скучать.
— А мама? Разве мама не будет скучать?
— Наверно, тоже будет... «Бедная Ольга...» — подумала я.
— Олеся, разве в классе у тебя нет подруг? Ты всегда одна...
— Я не одна. Я с Ингой... В нашем классе есть, наверно, хорошие девочки, только... только мне с ними со всеми скучно.
— Почему?
— А! Тряпки, косметика, танцы... Сплетничают о мальчишках...
— А как ты относишься к тому... Ну, если девочки узнают про тебя?.. Что ты...
Олеся закусила губу, приостановилась.
— Пусть.
— Что пусть?
— Пусть узнают... Я же не украла, я просто взяла...
— Ты прекрасно понимаешь, что это не просто взяла. А если тебе захочется взять в магазине пальто или золотые часы? Или телевизор? Да и мало ли что тебе еще захочется...
— Пальто у меня есть. Часы тоже. И телевизор, — она улыбнулась на мою шутку.
— Но ведь и сырки в холодильнике, наверно, тоже есть?
— Лежат, — кивнула Олеся.
Мы подошли к дому. Поднялись на второй этаж. Олеся сняла с Инги ошейник и отперла дверь.
— Тетя Лида, что вам приготовить — кофе, чай?
— Чаю, Олеся.
— Сейчас поставлю чайник. Ингоша, пойдем со мной? — На мгновение она замялась, и мне показалось, что в глазах ее что-то прояснилось, ожило. Вот сейчас, сейчас она сядет в кресло, расплачется и все расскажет — что с ней происходит, о чем она думает, чем тревожится.
— Ты, кажется, что-то хотела спросить?
— Да. Мне... мне что-нибудь с собой брать?
Нет. Мне всего лишь показалось. Она просто безразлична ко всему, кроме собаки.
— А что бы ты хотела взять с собой?
— Не знаю. Наверное, кроме Инги — ничего...
Олеся ушла на кухню, а я вспомнила про черешню в портфеле, вынула кулек и отсыпала половину в вазу. Зашла на кухню, протянула Олесе вазу с черешней:
— Помой и угощайся.
— Спасибо, тетя Лида. Где вы их добыли?
— В овощном.
Олеся промыла черешню под краном, мы вернулись в ее комнату, и я села в кресло.
Странная девочка. Ни угрызений совести, ни беспокойства. Ничего. Совсем ничего. Как будто ничего не произошло, ничего не случилось... Я вглядывалась в нее, следила за каждым ее движением, ждала, что вдруг вздрогнет ее рука, сорвется голос... Но нет, Олеся была спокойна...
— А почему ты не позвонишь маме?
— Зачем? Она узнает и после. Можно оставить записку: «Я в милиции — украла в магазине сырок». Она прочтет и скажет: «Что за чушь?» Вы ведь знаете — она так и скажет... — Олеся присела на ковер к Инге.
