– Ее основал мой прапрадедушка. Он сделал состояние на перевозке рабов из Африки на Карибские острова.
– Этот грех лежит на нем, а не на тебе.
– Но я думаю, что ты должна знать об этом до того, как выйдешь за меня замуж.
Она покачала головой.
– Ты не спросил о моей самой худшей черте.
В уголках его глаз появились морщинки, словно от улыбки.
– Ладно. И что это?
– Я лгала тебе, – произнесла Эммануэль, обнимая его за шею.
– И много раз. – Он обнял ее за талию. – В чем конкретно ты хочешь признаться?
– Когда я сказала, что не люблю тебя, я была неискренней. Я не могу жить без тебя.
Зак наклонился к ней и чуть слышно прошептал в ухо:
– Это все, о чем я мог только мечтать.
Он поцеловал ее в губы так мягко и нежно, что у нее на глазах выступили слезы.
Эпилог
Ступеньки лестницы, ведущей на чердак дома на Сент-Чарлз-авеню, были узкими и спиралеобразными. Маленькая девочка смело шагала по ним. Резиновые подошвы ее шлепанцев чуть хлопали на изношенных, старых деревянных досках. Следом за ней шествовала бабушка, опираясь костлявой рукой на грубо оштукатуренную стену.
На верхних ступеньках девочка распахнула дверь и замерла на пороге, благоговейно глядя на кучу сломанных стульев, ламп без абажуров и старых кожаных чемоданов, с трудом различимых в неясном свете.
– Здесь, – произнесла бабушка, показывая подбородком на большой, обитый кожей верблюда чемодан в углублении стены. – Это ее.
Эммануэль – именно так звали девочку – пробежала по комнате и опустилась на колени перед сундуком, по крышке которого шли деревянные рейки.
– Похоже, в нем хранят сокровища. – Она подняла круглые от радости глаза. – Это раньше принадлежало пиратам?
– Нет. Только моей бабушке. – Путь наверх оказался труден для пожилой женщины, и она со вздохом опустилась на потрепанный стул из тростника. – Давай, открой его.
Малышка осторожно приподняла крышку, петельки скрипнули. Заглянув внутрь, девочка удивилась.
– Что это? – спросила она, поднимая черную кожаную сумку, рваную и треснувшую от времени, которая лежала на куче связанных лентами бумаг и выцветших фотографий.
Наклонившись вперед, женщина взяла сумку и улыбнулась:
– Это медицинская сумка моей бабушки. Она была одной из первых женщин, получивших разрешение работать доктором в штате Луизиана.
Девочка важно кивнула. Она слышала об этом много раз.
– Она попала в тюрьму за то, что была суф… суф…
– Суфражисткой. Она дожила до того времени, когда женщины получили избирательные права.
Эммануэль снова заглянула в сундук и на этот раз вынула большую, приклеенную к толстому картону фотографию.
– Посмотри, бабушка. Это можно повесить в передней. – Прищурившись, она повернулась, чтобы свет от покрытых пылью окон упал на выцветший снимок. – Кто эти люди?
Пожилая дама наклонилась.
– Мои бабушка и дедушка в старости. Думаю, это снимали в пятидесятую годовщину их свадьбы. Вокруг них дети, внуки и правнуки.
Восьмилетняя Эммануэль, которая была единственным ребенком, села на пол и в изумлении произнесла:
– Сколько же их?!
Бабушка улыбнулась:
– Они очень любили друг друга.
Эммануэль показала пальцем на худого человека с седой бородой, который стоял с самого краю, небрежно опираясь на костыль.
– А это кто?
– Антуан. Они звали его дядей, хотя на самом деле он был двоюродным братом первого мужа бабушки. Антуан потерял ногу на войне, но выжил.
Замолчав, пожилая женщина отложила в сторону связку старых писем с парижскими адресами и осторожно подняла выцветшую фетровую шляпу со страусовым пером и уже потускневшими золотистыми скрещенными саблями.
