— Помирать скоро. Если откажешься, завтра же помещаю объявление в газете. И продам дачу дороже. Ведь мы оба знаем, что она стоит больше, чем десять тысяч. Это мы с тобой знаем, верно?
Илюша долго молчал, ходил по комнате, пыхтел, пил на кухне воду, принес стакан газировки и для старика. Тот молча выпил, отставил стакан и продолжал сидеть, не поторапливая хозяина, не уговаривая, не расписывая прелестей дачи. Наконец, Илюша, решившись, твердой походкой направился в коридор, долго ковырялся в каких-то ящиках, передвигал тяжести, что-то ронял, поднимал, выдергивал гвозди... И появился с небольшой железной коробочкой из-под чая.
— Вот, — сказал он и со значением поставил ее на стол. — Можешь не пересчитывать.
Старик открыл коробочку, заглянул внутрь. Там, свернутые в рулончик, лежали доллары.
— Ровно десять тысяч, — сказал Илюша. — Отлучившись еще раз, он вернулся с листом бумаги и ручкой. — Пусть будет так, как ты сказал, Иван. Я согласен. Пиши...
Уже вернувшись домой, войдя в свой двор, старик забеспокоился. Поначалу он и сам не мог понять, в чем дело, что его растревожило. Коробочка с деньгами на месте, в кармане, с Ильёй расстались вроде нормально...
Но пройдя еще метров десять, понял, в чем дело — впереди, как раз на его пути, стояла разболтанная скамейка и на ней сидели трое ребят. Тех самых. Он их иначе не называл — те самые, говорил он Кате, про себя, в мыслях.
Старик замедлил шаги, прикидывая, куда бы удобнее свернуть, чтобы обойти их, но взял себя в руки и пошел, не сворачивая. Ребята тоже заметили его, переглянулись, но со скамейки не поднялись, не ушли. Каменной походкой, старательно переставляя ноги, больше всего опасаясь споткнуться, зацепиться за что- нибудь, старик прошел мимо и продолжал идти, чувствуя спиной, что все трое смотрят ему вслед.
И вдруг он услышал смех. Негромкий, сдерживаемый и потому показавшийся ему особенно глумливым. На скамейке, которую он только что миновал, смеялись. Старику не важно было, смеялись ли над ним или же просто от хорошего пищеварения. В любом случае смех напрямую касался его. Они не имели права смеяться при нем вообще — это он тоже откуда-то знал.
Старик медленно, словно преодолевая сопротивление суставов, оглянулся.
Так и есть, смеялись все трое. Масластый, с голыми загорелыми коленками студент, жирный торговец и красномордый, с глазами навыкате — сынок того самого полковника, который, как подозревал старик, и спустил все дело на тормозах. Помимо своей воли старик вернулся, он даже сам не заметил, как сделал несколько шагов к скамейке. Остановился — бледный, со вскинутой головой, глаза его светились молодо и зло.
— Что, батя, уставился? — улыбчиво спросил Игорь поощрительно глядя на старика. Дескать, не стесняйся, говори, чего у тебя там накипело.
— Ну? — поторопил его Борис.
Вадим тоже почувствовал себя обязанным поддержать друзей, опять же хотелось ему показать и собственную твердость.
— Спрашивают же люди — чего уставился?
— За-по-ми-на-ю, — медленно, по складам произнес старик. — Чтоб с другими вас не спутать.
— Нас не спутаешь, — рассмеялся Вадим, и его подбородок, покрытый срезанными прыщами, сделался еще краснее. — Мы одни такие!
— Были, — сказал старик и, не оглядываясь, быстро зашагал к своему дому. И не было в нем уже скованности, неловкости.
Смеха за спиной он не услышал.
А Катя встретила новостью.
— Тут Валентина Петровна приходила из первого подъезда... Помнишь, ты еще помогал ей стенку собирать?
— Ну? — насторожился старик. Он даже сам не заметил происшедшей в нем перемены — настороженность вызывали самые невинные сообщения.
— Оставила ключи... Она уезжает куда-то по путевке на месяц... Просила за котом присмотреть. Только предупредила, чтоб никому не говорили, что она в отъезде... А то, говорит, обязательно в квартиру заберутся. Да, и про газеты сказала... Чтоб из ящика вытаскивали... Я согласилась, — Катя с недоумением посмотрела на старика. — А ты чего молчишь, деда?
— Да так, — растерянно пробормотал старик. — Прикидываю...
— Может, не надо было соглашаться?
— О чем говорить. Господи... Я не к тому... Выходит, там уже все знают, — произнес старик загадочные слова.
— Где там? — удивилась Катя.
— Там, — старик показал пальцем в потолок.
— В прокуратуре?
— На не-бе-сах, — по складам, как недавно у скамейки парням, проговорил старик. Но теперь в его голосе была улыбка.
— О чем знают?
— Обо всем.
— А ты никак выпил?
— Пришлось немного... Самую малость.
— С кем?
— Илюшу проведал.
— Понятно, — кивнула Катя, имея, видимо, свое мнение и об Илюше, и о тех отношениях, которые связывали старика с тем человеком. — Есть будешь?
— А как же! У Илюши я только выпил... А закусывать домой пришел. Да, Катя, вот еще что... — старик долго подбирался к этим словам и наконец, решил, что удобнее случая не будет. — Как бы это сказать... Отлучусь я на денек-второй... Перебедуешь тут без меня?
— Одна? — ужаснулась Катя.
— А что... Запрешься на все замки, крючки, щеколды... И прекрасно проведешь время... А?
— Не знаю, — Катя передернула плечами. Слова старика ее встревожили. — Видела с балкона этих хмырей... Выпустили... По двору разгуливают, как ни в чем не бывало.
— Пусть, — негромко пробормотал старик. И не удержавшись добавил: — Пусть погуляют пока. — И тут же пожалел, ругнул себя за несдержанность. Но Катя, казалось, не заметила многозначительного “пока”, слишком разволновалась, узнав, что старик собирается уехать.
— А отложить никак нельзя? — спросила она.
— Рад бы, — простонал старик. — Поверь, Катя... Мне тяжелее тебя здесь оставлять, чем тебе оставаться... Если все сложится, через день буду дома. Договорились?
— Да ладно... Чего уж там... Куда собрался-то?
— Недалеко, — уклонился старик от ответа.
В Москву старик приехал ранним утром. При нем была хозяйственная сумка, в которых дачники возят обычно провиант, инструмент, резиновые сапоги на случай непогоды. Там же может оказаться и бутылка водки, хлеб, молоко в пакетах. Такая сумка была у старика. И даже попади она в чужие руки, вряд ли кто смог бы обнаружить под донной подкладкой завернутые в газету доллары.
В другой руке, под мышкой, старик держал связанные вместе лопату, тяпку, грабли. Острые части были предусмотрительно обернуты тряпкой, чтобы ни в метро, ни в электричке не прицепились контролеры, не набросились бы с криками пассажиры, усмотрев в инвентаре опасность для собственной жизни.
С сумкой и свертком старик ничем не отличался от замызганного дачника, которые тысячами носятся по электричкам, автобусам, а то и пешком в безуспешной попытке приобщиться к природе, поправить собственное благосостояние, вырастить хоть что-нибудь к зиме.
Сумку старик сдал в камеру хранения, связку инвентаря оставил при себе и, настороженно посверкивая глазами из под седых бровей, — не следит ли за ним кто, вышел на привокзальную площадь. Дальше его путь лежал к электричке. Меньше часа потребовалось старику, чтобы добраться до подмосковного городка Одинцово. Он знал, что здесь есть большой вещевой рынок, на котором иногда можно купить очень своеобразный товар.
