– Постойте, постойте! – Олег Алексеевич захлопнул дверь купе, за которой раздавались слишком уж громкие голоса. – Количество производимого продукта... Так? А дальше?
– Какого продукта? – усмехнулась Валерия Александровна. – Колбасы?
– Как вам эта колбаса в душу запала! – рассмеялся Федор беззлобно. – Вы уж готовы все радости и горести людские на колбасу пересчитывать.
– Подождите! – вдруг тонко взвизгнул Олег Алексеевич. – Хватит вам эту колбасу жевать. Количество производимого продукта должно соответствовать... Чему?!
– Потребностям общества.
– Правильно, должно! А где же закон?
– Это он и есть. – Федор развел руками, мол, чем богаты, тем и рады.
– Если я правильно поняла, вы утверждаете, что количество сваренного мною супа должно соответствовать числу приглашенных гостей? – сквозь смех спросила Валерия Александровна.
– Совершенно верно! – подхватил Костя. – А количество закупленных бутылок должно в точности соответствовать возможностям и потребностям ваших гостей!
– Смеетесь? – спокойно спросил Федор. – Смеетесь, – повторил он печально. – И ни на что другое вы не пригодны. Все-то вы знаете, все понимаете, обо всем суждение имеете, и не дай бог сказать такое, что не влезает в ваши умственные колодки! Сразу смешно становится. Раньше на кострах сжигали, на кол сажали, в подземелья прятали, а теперь и надобности такой нет. Достаточно просто посмеяться. И нет человека. Остался болван, которого послушать можно разве что для потехи.
– Вы напрасно на нас обиделись, – сказала Валерия Александровна. – Ей-богу, напрасно.
– На вас?! – Федор усмехнулся. – Нет. Иначе я был бы уж совсем круглым дураком. Вас только пожалеть можно. Говорю же – отработанный материал. Костя вот помоложе будет, и то уже не усвоит ничего нового... Готов. Спекся. И это его даже не печалит. А между тем академик Богоявленский, с которым мы вчера до двух часов ночи толковали, не смеялся. Он бухнулся передо мной на колени. Да. А потом пожал вот эту руку и минут двадцать на меня смотрел – думал. Академик Богоявленский двадцать минут думал, прежде чем слово молвить, вопрос задать. А вам сразу все понятно, сразу и смешно. С вами только на пенсию выходить. Все небось знаете? Все льготы, надбавки, проценты повычислили, а? – Федор неожиданно повернулся к Валерии Александровне.
– А как же, конечно, знаю. – Женщина чуть вскинула голову и подобрала живот. – И вам советую заранее позаботиться.
– Какой же вопрос задал вам академик Богоявленский? – нетерпеливо спросил Олег Алексеевич.
– Как, говорит, ваш закон, уважаемый Федор Дмитриевич, учитывает растущие потребности общества? Вопрос пустяковый, но я не стал спорить с академиком. Сказал, что ему, Богоявленскому, виднее, как это учесть.
– А он?
– Пожал мне руку, вот эту самую, и, можно сказать, облобызал. И вытер глаза.
– Тоже смеялся до слез? – уточнил Костя.
Но Федор только успокаивающе поднял руку, дескать, не надо, такими уколами меня не проймешь.
– Послушайте, Федор! – отчего-то волнуясь, вскричал Олег Алексеевич. – Но ведь в вашем законе все очевидно! Его в детском саду поймут!
– Поймут, – кивнул Федор. – Как и любой другой приличный закон. Чем тяжелее гиря, тем сильнее ее к земле тянет. Очевидно? Чем красивее баба, тем больше вокруг нее мужиков пляшет. И наоборот. – Федор покосился в сторону Валерии Александровны. – Вашему Ньютону яблоко на башку свалилось, а вы уж выть от восторга! Надо же – яблоко вниз упало, а к облакам, надо же, не вознеслось! Ай-яй-яй! Какой мудрый! Одно слово – импортный!
– Ну, на Ньютона ты, Федя, напрасно бочку катишь, – заметил Костя. – Он ничего старик, не зря жизнь прожил.
– Бедные вы, бедные! – тяжело вздохнул Федор. – С вами уж и пошутить нельзя. Даже шутки вам нужны какие-то... колодочные. Чтоб по размеру были, по стандарту международному.
– Опасный ты человек, Федя, – озадаченно проговорил Костя. – Чует мое сердце – есть у тебя второе дно.
– И второе – не последнее, – усмехнулся Федор.
Постепенно стемнело, увлеченные разговором, они не догадывались включить свет и ехали в полумраке. Когда за дверью раздался перезвон стаканов и проводница, не говоря ни слова, вошла в купе, поставила на стол чай и молча вышла, Костя спрыгнул с верхней полки, надел шлепанцы, подтянул брюки, присел на нижнюю полку. Олег Алексеевич начал медленно сдирать обертку с сахара. Валерия Александровна, поставив на колени свою сумку, принялась копаться там, разыскивая что-то к чаю. За окном мелькали черные стволы деревьев, изредка в сумерках можно было различить фары стоявших у переездов машин, огоньки редких изб. Наткнувшись ногами на авоськи Федора и почему-то впав в легкое раздражение, Костя, не глядя, сдвинул их в сторону, сел ближе к столику. Федор наклонился, поправил свои узлы, поставил их на прежнее место.
– Там труба проходит, – пояснил он. – Отопление... Нагреется моя колбаса, протухнет.
– Ничего, прожаришь раз-другой – сойдет, – усмехнулся Олег Алексеевич.
– Говорят, что с запашком куда полезнее! – хохотнул Костя.
– Главное – привыкнуть, – улыбнулась одними лишь глазами Валерия Александровна. – Я слышала, что медведи нарочно прикалывают дичь на время, чтобы она слегка... м-м... взялась душком.
– Да? – переспросил Федор. – Ну ладно... кому-то и сволочью надо быть.
– Это ты о ком? – спросил Костя, напрягшись и побледнев.
– О себе, – просто и буднично ответил Федор. – Только о себе, только о себе. – Он взял стакан с серым чаем и, отодвинувшись от столика, начал прихлебывать прямо с рук.
– Ну, это уж вы напрасно себя такими словами, это уж вы слишком. – Валерия Александровна со значением посмотрела на Олега Алексеевича и Костю. – Право же, вы не заслужили столь суровой оценки.
– Не повезло вам с попутчиком, – проговорил Федор, не то вздыхая, не то просто стараясь остудить чай. – Вы все такие воспитанные, образованные, с полуслова понимаете, суждение у вас есть обо всем на свете... Дипломы, кабинеты, портфели... А тут вареная колбаса в авоське... Стыд и срам. То-то смеху у вас будет, когда расскажете своим приятелям про эту колбасу, то-то веселье начнется. Не остановишь. – Федор смотрел в стакан, словно опасаясь, что по глазам его поймут его обиду и оскорбленность. – Но кому-то и сволочью надо быть на земле, без них тоже нельзя, без сволочей жизнь остановится. Вот сел бы к вам четвертым кто-то с портфелем, а в портфеле важные бумаги... Другой разговор. Понимание, уважение, извините, пожалуйста, угощайтесь, ради бога, приятно познакомиться... А тут можно и колбасу ногой поддать. Ничего страшного, съест и тухлятину...
– Федя! – вскричал Костя и повернулся к Федору всем телом. – Ну, прости! Ну, не хотел! Не думал даже, что там твоя колбаса!
– Бывало, собаку вышвырнешь вечером во двор, утром проснешься, а там мороз пятнадцать-двадцать градусов... Идешь извиняться перед псом, похлебку ему суешь, за ушами чешешь... – Федор не поднимал глаз от стакана. – Я ведь правду говорю – вы и в самом деле в одном купе со сволочью оказались. И фельетоны были на меня, и товарищеский суд порицал, и соседи жаловались, и с работы меня гнали... Гнали, еще и как! Под зад коленом, можно сказать. Склочник я, кляузник, пакостник. Пишу, жалуюсь, сплетничаю... Но кому-то и эту работу надо выполнять, кому-то и собой жертвовать надо. Вот вы, – Федор поднял глаза и посмотрел на каждого, – вот вы не ссоритесь с начальством? Нет, не ссоритесь. Даже убедившись, что глупое оно у вас, что ворует, торгует квартирами, должностями, не брезгует подарками дорогими, не станете возмущаться, не подниметесь на трибуну, в суд не напишете. Потому что вы хорошие люди, у вас воспитание, положение вам не позволяет, много у вас отговорок. Запачкаться опасаетесь. Опять же ждете отпуск в августе, повышения, благодарности... Черт с ним, с Богоявленским, его и нет вовсе, этого Богоявленского-то... Я всю неделю по судам ходил, по редакциям, по министерствам... Ни с чем еду, ничего не добился. Даже гостинцев купить не успел, только вот колбасы детишкам недалеко от вокзала успел хапнуть. А ты пинаешь ее. – Федор посмотрел на Костю без обычного напора, беспомощно посмотрел.
