А сейчас, глядя на босого старика в золоченом тряпье, на мерцающее сияние, заливающее его вместе с рыбкой, я вспомнил Золотые пески Болгарии, которых никогда не видел, я только читал о них – на этикетке болгарского коньяка «Плиска». В тот вечер мы набрели на освещенный изнутри маленький киоск, и мой лучший друг попросил налить ему полстакана «Плиски». Взяв стакан, он задумчиво посмотрел на коньяк сквозь тонкое стекло. Освещенное золотистым бликом, его лицо дрогнуло и стало как никогда значительным. Медленно, без суеты и спешки он выпил все до последней капли, не забыв, естественно, сказать, что пьет за нашу дружбу, за мужскую солидарность, за то, чтобы через десятилетия... ну, и так далее. А потом, отставив стакан в сторону, на стеклянную полку киоска, сказал:

– Это... Теперь пойдем вон к той бочке, и ты выпьешь сухого вина за нашу дружбу... Уж поскольку на коньяк у тебя денег нет.

И мы пошли. За двадцать копеек я взял стакан сухого белого вина, и мой лучший друг, который к тому времени уже ощутил жар коньяка внутри себя, произнес небольшую речь, закончив ее прекрасным тостом, который грел меня до сегодняшнего дня, благодаря которому я и оказался за письменным столом перед этой позолоченной открыткой.

Да! А ведь он шарил в моем столе!

Да-да-да... то было.

Он пришел как-то вечером, привычно пожаловался на жизненные невзгоды, мимоходом сказал, что, как и прежде, верен своим идеалам и ни за что не согласится продаться, если вдруг кто-то решит его купить. Я согласно кивнул: дескать, очень хорошо тебя понимаю, продаваться действительно нельзя, и вышел на кухню пошарить в холодильнике – нет ли там чего выпить, не найдется ли чем закусить. К счастью, нашлось и то и другое. Но когда я, расставив на подносе бутылки, рюмки и закуски, вернулся в комнату, то увидел, что лучший друг внимательно изучает содержимое моего письменного стола. Заметив меня в дверях, он спокойно один за другим задвинул ящики, отряхнул руки от моих тайн и сокровенностей и придвинулся вместе со стулом к маленькому столику, чтобы отдать должное выпивке и закуске.

Нет-нет, я далек от того, чтобы упрекать его в невоспитанности, подозревать в чем-то низменном и недостойном, в том, что он находится на содержании у каких-то там органов, отвечающих за правильное направление мыслей граждан... Как я мог это допустить, если он был моим лучшим другом, остается им и поныне и поныне лучшая новогодняя открытка направляется ему? Я был уверен, что он просто хотел убедиться в моей искренности, в бескорыстности моих воззрений, устремлений, намерений. Он был несколько старше, и, наверно, ему было позволительно беспокоиться о нас, опекать, наставлять на путь истинный. Почему бы и нет?

Случай тот был настолько нелеп, неожидан, настолько не вписывался во все наши отношения, что я попросту вытряхнул его из головы, как ночной кошмар. Не отпечатался он во мне. Лишь иногда, вспоминая тот вечер, я ощущал смутное беспокойство, неуютность в душе. Но вскоре все проходило, во всяком случае, не возникало даже мыслей о каком-то специальном задании нашего лучшего друга. И, уж конечно, постепенный уход всех наших друзей я не связывал со странными наклонностями моего лучшего друга.

«С Новым годом, дорогой друг!» – прочитал я в очередной раз и решил, что начало получилось не столь уж и плохое, нормальное начало. А впрочем, почему начало? Здесь при желании можно увидеть и все поздравление. Короткое, сильное, мужское. Во всяком случае, я был бы счастлив получить от него такое же послание. Мне удалось удержаться от рискованных пожеланий, увильнуть от неуместных воспоминаний, от обязательств, выполнить которые невозможно...

А между тем, между тем не самих ли себя мы поздравляем, отправляя открытки по старым адресам? Не самих ли себя будоражим несбыточными мечтами о встречах, пронесшихся мимо удачах, упущенных победах, о друзьях, которых так хочется видеть величественными и непогрешимыми?..

А потом, уже поздним вечером, когда мы с Людой вышли подышать, а заодно и отправить открытки, снег уже не шел, и щербатый ряд фонарей нашей улицы казался как никогда праздничным и затаенно- торжественным, словно бы зажженным накануне невероятно счастливого события. Пока я прочищал занесенную снегом щель почтового ящика, Люда стояла рядом, перебирая открытки.

– А что, этого хмыря старого ты до сих пор поздравляешь? – Она помахала открыткой с позолоченной рыбкой.

– Почему ты так непочтительно?

– Да потому что хмырь – он и есть хмырь. – В ее голосе прозвучало легкое раздражение.

– Ты имеешь в виду...

– Господи! Да что можно иметь в виду, говоря о нем? Тупой, самовлюбленный, хамовитый.

– По-моему, к тебе он всегда относился... как бы это сказать... уважительно.

– И даже более того! – рассмеялась Люда. – В постельку звал.

– Что?!

– Да-да-да. В самом прямом и полном смысле слова. И весьма настойчиво. Чуть не силком тащил.

– Даже так? – проговорил я, растерянно глядя в черную щель железного ящика, куда только что провалился старик со своей рыбой.

– Он полагал, что я должна быть счастлива, услышав столь лестное предложение от столь значительного человека.

– А ты? – мертвым голосом спросил я.

– Я сказала, что значительных личностей мне вполне хватает на экране телевизора. Сказала, что не знаю, как проявляется их значительность в постели. Сказала, что должна вначале посоветоваться с тобой.

– Неплохо сказала... Если сказала. А он?

– Обиделся.

– И отстал?

– Ничуть. Что-то очень он в себе ценил. Не пожалеешь, говорит. Никто, говорит, еще не жалел.

– Ишь ты, – сказал я, но даже это невинное замечание далось мне нелегко. – Когда же он...

– А! – махнула Люда вязаной рукавичкой. – Стоило тебе отлучиться на минуту за бутылкой, за штопором, он успевал промычать, что его предложение остается в силе.

– Почему же не сказала тогда?

– Разрушить святую дружбу?! Ты что!

– Какое дерьмо! – вырвалось у меня. – Павиан облезлый.

– Боже! Что я слышу! Наконец-то ты заговорил нормальными человеческими словами! – рассмеялась Люда.

Оглянувшись на почтовый ящик, я ощутил исходящее от него нечто враждебное, гнетущее и поспешил свернуть за угол. Здесь, правда, не горели фонари, но зато стояли такие сосны, такие сосны... И было светло от снега. И мерцали в окнах разноцветные новогодние лампочки, отражаясь в высоких чистых сугробах.

ИСПАНСКИЙ ГОСТЬ

Будем считать, что это случилось ранним вечером.

Наталья Михайловна готовила нехитрый ужин из картошки и легкого салата, а Вадим Кузьмич за небольшим письменным столиком просматривал проявленные пленки. Танька сидела перед телевизором. Да, Танька. Так называли ее родители, скрывая любовь за напускной грубоватостью, а потом, по характеру, по неиссякающей страсти ко всевозможным проступкам, совершаемым исключительно из хулиганских побуждений, все-таки она была Танька. Ее невозможно было назвать Танюшей, Танюсенькой или другим изуродованным именем, призванным показать родительское обожание. Удостоверившись, что и на этот раз Зайцу удалось избежать волчьих зубов, Танька разжала побелевшие от напряжения пальцы и облегченно откинулась на спинку стула.

– Не съел, – выдохнула она обессиленно.

Раздался звонок. Первой к телефону подошла, да что там подошла – подбежала Танька. Встав на цыпочки, она взяла трубку и замерла от предчувствия чуда, которого ждала от каждого звонка, стука в дверь, от каждого письма, телеграммы, от пьяного соседа или позвякивающего железками сантехника.

– Алло! Кто это?!

– Серый Волк, – ответил густой воркующий голос.

– Добрый вечер, Серый Волк! Как поживаешь?

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

1

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату