Моросил дождь, асфальт отражал окна домов, и Витя медленно брел по лужам, по желтым листьям. Капельки дождя оседали на его берете, более напоминавшем какой-то колпак, на тяжелом пальто, на крупных очках, но ему это нравилось – сквозь капельки на стеклах очков мир казался непривычно искрящимся, хотя и рваным. Он долго бродил в этот вечер кругами у своего дома, захватывал соседние кварталы, снова оказывался во дворе и, постояв перед ярко освещенными окнами Матафонова, снова уходил в темноту. Если бы кто-нибудь захотел в эти минуты увидеть в его лице удрученность, борение чувств, гнев, оскорбленность, он был бы разочарован. Лицо Вити было просветленным.
Оказавшись в очередной раз в своем дворе, он обнаружил, что у Матафонова светится только одно окно, на кухне. Вите даже показалось, что за занавеской мелькнула тень самого Матафонова. Поднявшись на третий этаж, Витя нашел нужную дверь, постоял перед ней, не то в растерянности, не то в неуверенности. Глянув на свои размокшие ботинки, он обнаружил, что один шнурок был словно изжеван, на пальцах оставался песок, но Витя был терпелив. В конце концов, затянув узел, распрямился, вздохнул глубоко и нажал кнопку звонка. Он позвонил длинно и уверенно, как человек, который знает, куда он пришел, знает, кто его встретит, как встретит.
Дверь открыл Матафонов – спортивного вида молодой человек, но с брюшком, лицо его было дерзкое и насмешливое, недавно вымытые волосы падали на лоб, на Матафонове был синий тренировочный костюм и домашние шлепанцы. Он выглядел лет на пятнадцать моложе Вити, гораздо красивее, ухоженнее. Матафонов знал гостя по дворовым субботникам и как слесаря, который обслуживал этот дом. Как-то Вите пришлось чинить сантехнику в квартире Матафонова, и с тех пор они здоровались: Витя – с уважением к большому человеку, начальнику треста, Матафонов – с подчеркнутым уважением, на случай, если снова что-нибудь случится с унитазом. Сейчас он удивился, увидев сантехника в тяжелом пальто и берете, из-под которого торчали мокрые светлые волосы.
– Здравствуйте, – сказал Витя.
– Привет, – ответил Матафонов озадаченно. – Вы ко мне?
– Да. Есть небольшой разговор.
– Хм... А не поздновато?
– Нет, еще не поздно. В самый раз.
– Даже так... Ну что ж, проходи.
В прихожей Витя долго вытирал ноги о маленький жесткий коврик, но ботинки снимать не стал. Не пожелал. Хотя понимал, что в таких квартирах принято разуваться. И пальто не снял. Прошел вслед за хозяином на кухню, сдернул берет, сел на предложенную табуретку. Пригладил волосы, которые от дождя стали дыбом. Протер салфеткой очки.
– Я пришел по поводу моей жены, – начал Витя.
– Знаю. Все знаю. Но ничего не могу поделать. Она прокололась. Слегка пожадничала. В общем-то сама виновата. Ей, конечно, не повезло, но тут уж ничего не поделаешь.
– Спокойно. – Витя прикрыл дверь, чтобы разговорами не мешать домочадцам. – Послушайте... Мы, два мужика, без свидетелей, можем поговорить и назвать вещи своими именами? Думаю, можем. Вот я и спрашиваю: зачем вы уволили Нину, да еще со скандалом, со статьей?
Матафонов долго смотрел Вите в глаза, словно колеблясь, словно прикидывая, можно ли тому довериться. Потом встал, открыл холодильник, поставил на стол початую бутылку водки, уже нарезанную колбасу, блюдечко с лимонными дольками.
– Может, огурец?
– Да, огурец лучше, – согласился Витя.
Матафонов снова полез в холодильник, нашел банку с рассолом, выловил из нее зеленовато-бурый плотный огурчик и положил рядом с лимоном. Потом налил водку в две граненые стопки и молча выпил. И Витя выпил.
– Ты знаешь, что у нее произошло с Панасьевой?
– Знаю.
– И как Нина гнала ее вдоль улицы?
– Я же сказал – знаю.
– Вот и весь ответ. Она в управлении, а мы в тресте. Поступи я с Панасьевой в десять раз вежливее, чем твоя Нина, меня бы выперли с таким же скандалом. Но если Нину еще возьмут кое-где... Возьмут, возьмут, – повторил Матафонов, увидев, что Витя хочет возразить. – Я позвоню, в конце концов... Возьмут, – повторил он, словно убеждая самого себя. – То меня никто не возьмет. Понял? Никто.
Витя долго смотрел в темное окно, где он видел себя – кудлатого, очкастого, в мокром пальто, перед белым столиком с двумя стопками и блюдечком с закуской. По всему было похоже, что нет у него уже той уверенности в правоте, с которой он вошел сюда.
– Но вы могли пригласить ее в кабинет, объяснить положение и предложить уйти по собственному желанию. Это было бы достойно. А вы организовали провокацию с рыбой, устроили позорище, обозвали воровкой... Это нехорошо.
– Панасьева попросила, – поморщился Матафонов.
– И ее просьба для вас закон? – удивился Витя.
– Ты можешь называть ее как угодно, но в управлении она ведет весь наш трест. Курирует! – свистяще произнес Матафонов, будто выругался.
– Нет. – Витя отвел руку Матафонова, который хотел налить ему второй раз. – Хватит. Значит, так... Слушайте меня. Моя просьба будет такая... Вы должны поизвиняться перед Ниной и восстановить ее на работе.
– Уже издан приказ, – бесцветно сказал Матафонов.
– Приказ надо отменить. И восстановить на работе в прежней должности.
– Может, ее еще и повысить? – усмехнулся Матафонов, но Витя был серьезен, сосредоточен и больше всего озабочен тем, чтобы поточнее выразить свою мысль.
– Если хотите повысить – я не возражаю. Но приказ нужно отменить и на работе восстановить. А она в знак уважения к вам через неделю уйдет по собственному желанию. Но поизвиняться – обязательно.
Матафонов, улыбаясь, с минуту смотрел на Витю, потом налил себе стопку, выпил, постоял красиво у окна, вернулся к столу.
– Невозможно.
– Но ведь...
– Разговор, сосед, окончен. Я хочу спать. Всего доброго.
Витя поднялся, поставил белую табуретку под белый столик, надел берет так, что волосы остались торчать из-под него во все стороны, застегнул пальто, постоял, глядя в пол. Матафонов взял его под локоток, чтобы вывести в коридор и поскорее закрыть за ним дверь, но Витя твердо отвел его руку.
– Значит, так, – сказал он. – Мы не договорились. Я считаю, что вы поступили плохо. И Нина так считает. Ваш поступок недостоин того высокого положения, которое вы занимаете в нашем обществе, и потому должен быть осужден. Я понятно выражаюсь?
– Ну, сосед, ты даешь! – Матафонов рассмеялся, не подозревая даже, какие события назревают, какие тучи собираются в эти самые секунды над его беспечной головой.
– Вы знаете, как вела себя Панасьева. И своим решением покрываете порок. Это нехорошо. Я объявляю вам войну.
– И в чем же заключаются боевые действия? – весело удивился Матафонов.
– Я буду снимать вас с занимаемой должности. Вопросы есть? – спросил Витя, и в голосе его не было ничего, кроме заботливости.
– Ладно. Поболтали, и хватит. Будь здоров. Кстати, я могу взять ее на должность уборщицы. Пусть подумает.
– Через год я предложу вам эту же должность. Вы слышите? Через год.
– Катись! – сказал Матафонов, распахивая дверь на площадку.
Витя с достоинством вышел, не торопясь спустился с третьего этажа и углубился в ночной город. Дождь шел сильнее, но Витя не ощущал его, не замечал капель на своих очках. Он видел товарищеский суд, стол, покрытый красным полотнищем, и в президиуме за этим столом видел Матафонова, Панасьеву, Ваську- шалопута – лица их были строги и неумолимы, поскольку они осуждали воровку, его жену, Нину. И перед ним
