учился, когда ты однажды... Ты однажды пришел исцарапанный... Ты назвал ее тигрицей. С тех пор все и началось...
– Что ты сделала с нашей квартирой?
– Знаешь... Может случиться всякое... Я переписала ее на свое имя. Поговорила в домоуправлении, поделилась опасениями... Они пошли мне навстречу. Теперь основной квартиросъемщик – я.
– Давно?
– Вчера мне подписали последние бумажки.
Геннадий Георгиевич с душераздирающим стоном прислонился спиной к стене, прижался затылком к замусоленным обоям.
– Я пошла, – сказала Соня. – У меня там очередь за кефиром. Как бы не пропустить. – И она бездумно и легко выпорхнула за дверь. Геннадий Георгиевич, натренированный до умопомрачительной молниеносности, бросился к двери и выглянул на площадку. Сони там не было. «Уже, наверно, в Большом театре кренделя выписывает... Балерина!» Две скупые мужские слезы скатились по его обожженным марсианским солнцем щекам.
Но Геннадий Георгиевич ошибался. Не попала Соня в Большой театр, не танцевала она там, не потрясала публику умопомрачительными па. Он догадался об этом вечером, когда Соня открыла свою хозяйственную сумку и со смущенной улыбкой положила на стол целлофановый пакетик с аджикой.
