Грохнул первый залп наших орудий. Все снаряды легли с перелетом. В следующее мгновение я увидел две зловещих пенных змеи, прошмыгнувших всего в нескольких футах по носу эсминца. Кто-то закричал: «Торпеды», — и у меня по спине пополз холодок. Но мой страх полностью улетучился, когда два снаряда нашего второго залпа попали в цель.
Затем последовал третий залп, в котором было достигнуто еще одно прямое попадание. Пламя вырвалось из рубки подводной лодки, и она, охваченная пожаром, скрылась в волнах.
Мы резко развернулись вправо и сбросили 6 глубинных бомб. Море содрогнулось и закипело под их взрывами. Затем наступила тишина, нарушаемая только шумом дождя. В судьбе противника можно было не сомневаться. Прочесав район гидролокаторами, мы в 23:45 взяли курс на базу.
На следующий день погода улучшилась, и вечером мы тронулись в район поиска подводных лодок противника в 39 милях от острова Бевин по пеленгу 245. На месте вчерашнего боя растеклось огромное пятно солярки. Я вызвал наверх матросов из нижних отделений эсминца, чтобы они смогли полюбоваться на результаты нашего общего дела. Воспользовавшись этим, я обратился к экипажу с короткой речью, напомнив, что за несколько месяцев боевых действий мы еще не потеряли ни одной живой души, и выразив надежду на то, что подсобная удача будет нам сопутствовать и в дальнейшем.
— Взгляните на это пятно солярки, — - сказал я. — Оно выбито нашими снарядами из вражеской подводной лодки, ставшей огромным склепом для более 100 человек своего экипажа. Они все погибли из-за непростительной глупости какого-то своего товарища, курящего на верхней палубе. Я обнаружил лодку по спичке, которую тот зажег.
— Противник, — продолжал я, — знал свое дело. Его торпедный залп был ужасающе точным, а «Амацукадзе» — на волосок от гибели. Хорошенько запомните — идет война. От одного безответственного разгильдяя, курящего на палубе, может погибнуть эсминец и все мы — двести пятьдесят человек его экипажа. Сделайте для себя вывод. Для себя я вывод уже сделал. После всего случившегося я уже не смогу больше курить.
Затем, по японской традиции, мы совершили короткую молитву по нашим жертвам, а затем я вызвал сигнальщика Икеду, который первым обнаружил подводную лодку 2 марта, и выдал ему из своего кармана премию в 10 иен (примерно 4 доллара). Кроме того, я приказал выдать ему пачку бумажных полотенец, мыло и сигарет, а также сертификат о приоритетном праве на десять увольнений на берег.
В последний день марта «Амацукадзе» принял участие в захвате острова Рождества, находящегося примерно в 200 милях южнее Явы.
Этот изолированный остров не только был очень важным стратегическим пунктом, но на нем имелось также большое количество фосфата.
Эта операция оказалась легче любой другой, в которой мне приходилось участвовать. После предварительной бомбежки с воздуха (дюжина бомбардировщиков) и с моря (2 крейсера и 4 эсминца) британский гарнизон капитулировал, не дожидаясь высадки десанта. Около сотни английских солдат были взяты в плен и затем использовались при погрузке фосфата на наши суда.
Однако на второй день этой легкой операции произошло печальное событие. 1 апреля в 18:05 я заметил зловещий белый след, приближающийся к нашему флагманскому кораблю — крейсеру «Нака». Это была торпеда, выпущенная подводной лодкой с расстояния не более 700 метров в правый борт крейсера. «Нака» пытался резко отвернуть вправо, но было слишком поздно. Торпеда попала в самую середину правого борта, образовав пробоину диаметром около 5 метров. От силы взрыва рухнула за борт одна из мачт крейсера. Каким-то чудом никто из экипажа не пострадал. Наши четыре эсминца и два сторожевика ринулись прочесывать район, забрасывая его глубинными бомбами. Но подводная лодка исчезла также внезапно, как и появилась. Я до сих пор восхищаюсь ее доблестью и мастерством. (Атака была произведена американской подводной лодкой «Сивульф» (SS-197).) Лодка проникла в узость, охраняемую четырьмя эсминцами, и выпустила торпеды с максимально близкого расстояния.
Хотя крейсер «Нака» и принял 800 тонн воды, его переборки выдержали, и корабль остался на плаву. Крейсер поковылял в Японию под эскортом нескольких эсминцев, а затем несколько месяцев простоял в ремонте. Такова была цена нашего благодушия и самодовольства.
Глава 3. Токийский экспресс
Захват острова Рождества ознаменовал окончание первой фазы японских операций в юго-восточной Азии. Более чем на месяц на Тихом океане наступило затишье.
3 апреля мой корабль, отконвоировав в Сурабаю подбитый легкий крейсер «Нака», присоединился к главным силам японского флота в Яванском море. На следующий день мы пришли в Батавию, а затем отправились в Макассар, где в течение пяти дней приводили в порядок материальную часть. Я разрешил своим матросам посменное увольнение на берег. Город, немного приутихший в период боев, теперь жил обычной мирной жизнью. Расцветала торговля. Лавки и магазины были наполнены таким разнообразием товаров, какого мы не видели и в Японии даже в мирное время.
После войны у многих японцев почему-то сложилось мнение, что Япония хотела заключить мир с союзниками весной 1942 года на приемлемых для обеих сторон условиях, что было бы, конечно, лучше безоговорочной капитуляции в 1945 году. Могу авторитетно заявить, что о мире в 1942 году никто из японских военных и политических руководителей даже не думал. Напротив, почти все высшие руководители вооруженных сил рассматривали оккупацию юго-восточной Азии как постоянную и вечную, твердо считая, что Япония, захватив эти районы с богатейшими ресурсами, стала абсолютно непобедимой.
Из Макассара мы вернулись в Сурабаю и, наконец, 17 апреля получили долгожданный приказ возвращаться домой — в Японию. Экипаж моего эсминца не скрывал своего ликования. Старослужащие матросы, надеясь на быстрое окончание войны, мечтали о демобилизации и возвращении к гражданской жизни. Офицеры предвкушали встречу с семьями.
Когда на горизонте появились зеленые холмы наших родных островов, на всех кораблях экипажи громко выражали свою радость.
2 мая «Амацукадзе» и другие эсминцы ошвартовались на своей родной базе в Куре. Сотни маленьких, утопающих в зелени островков, разбросанных по Внутреннему морю, выглядели мирно, гостеприимно и прекрасно. Мы пропустили цветение сакуры в начале апреля, но молодые листочки, покрывшие вишневые деревца, доставили нам такое же наслаждение, что и цветы.
На следующий день после прибытия я приказал открыть корабельную лавку и, сведя требования службы к минимуму, старался обеспечить отдых для всех. Мой старпом — капитан-лейтенант Горо Ивабучи — был отправлен в город для организации корабельного банкета. В ресторане Морисавы он заказал банкет на двести сорок персон. Владелец ресторана предупредил, что поскольку многие корабли заказывают сейчас в городе подобные банкеты, еды в ресторане будет мало, но зато выпивки вдоволь.
На «Амацукадзе» все взвыли от восторга, узнав о предстоящем банкете. Жребий определил десять несчастных, которым суждено было остаться на вахте. Все остальные в 17:00 сошли на берег. Улицы Куре были буквально заполнены моряками с различных кораблей.
Предупрежденные владельцем ресторана о трудностях с закуской, мы захватили с собой из корабельных запасов большое количество разных консервов. Весь наш экипаж обслуживали всего пять гейш. Они старались как могли, поднося нам еду и напитки, пели и танцевали, стараясь ублажить двести сорок гостей. Вскоре под действием спиртного на помощь к ним пришли наши матросы, также начавшие петь и плясать. И, разумеется, почти все мои подчиненные подходили ко мне с индивидуальным тостом, как того требовала древняя национальная традиция.
Не знаю, сколько мне пришлось выпить, но я героически продержался до конца банкета, который закончился около полуночи.
На следующий день все мои моряки получили отпуск домой на срок от трех до шести суток. Первая треть экипажа съехала на берег в тот же день. Я сам выехал домой ночным поездом, который пришел в Камакуру рано утром 4 мая. Мое сердце радостно билось, когда еще из окна вагона я увидел зеленые кроны сосен над крышами домов и храмов древнего города.
