гордиться. Да, можно все оставить как есть, можно все пустить на самотек, можно подождать. Чего, Света?! Чего ждать? Счастливых перемен? Их не будет! Света, их не бывает! Перемены наступают, если ты их сделал сам, обливаясь потом и кровью, продираясь сквозь зависть, зло и насмешки, падая от подножек и кусая за ноги тех, кто тебе эти подножки делает!
— Тише! Ты кричишь на всю улицу!
— И ладно! Пусть все знают! Пусть не надеются! Их надо предупредить, пока не поздно. Счастливых перемен не бывает, граждане! Не надейтесь! Они не приходят сами. К ним нужно продираться сквозь предубеждения и страхи! Боже, сколько страхов нужно перешагнуть! Страх показаться не таким, каким тебя хотят видеть, страх не оправдать начальственное мнение! Поступить не так, как положено! Страх оскорбить чей-то слух, взгляд, осязание, оскорбить чью-то тупость и невежество!
Страх показаться умнее., чем положено, образованнее, чем дозволено, смелее, чем допустимо! И мы боимся, боимся, боимся! Страшимся произнести слово, которое годами вертится на языке! Опасаемся одеться так, как, нам хочется! Трусим сказать, поступить, подумать — вдруг не так!
Анфертьев замолчал и шагал упруго и быстро, даже не заметив, что давно уже держит зонтик только над собой.
— Слушай, ты весь дрожишь. — Света осторожно завела его руку с зонтиком над собой.
— Я давно дрожу.
— Ты хочешь, чтобы я прилетела в Запорожье? Хорошо Я прилечу. В пятницу вечером.
— Точно?!
— Если точно прилетит самолет, — сказала она, глядя на Анфертьева исподлобья. — Но ты не прав, Вадим. Не все страхи стоит крушить. Перед некоторыми можно и остановиться. Мне бы не хотелось, чтобы у нас с тобой все было ясно. Пусть будет неопределенно и запутанно, пусть будет зыбко, пусть все висит на волоске, но упрощать не надо. Я не хочу избавляться от своих страхов, понимаешь? Пусть они будут, я сама с ними справлюсь, если они станут слишком уж досаждать. Понимаешь? Не знаю, кому из нас сложнее... Но я не хочу, чтобы мне стало совсем легко и просто.
Анфертьев молчал, пристыженный. Ее решимость была тверже, Света готова была идти дальше, чем он. За его порывом было нечто неустойчивое, кратковременное.
— Ты права, Света, — сказал он. — Меня выводит из себя... Все остановилось, вот в чем дело... Нет движения. Нет перемен. Нечего ждать. Это ужасно, когда нечего ждать!
— Ты тоже улетаешь в пятницу?
— Нет, в среду. Мне нужно прихватить два рабочих дня. А в пятницу я встречу тебя в Запорожском аэропорту.
— Неужели это возможно, Вадим? — улыбнулась Света первый раз за всю эту их весеннюю дорогу под частым теплым дождем.
Анфертьев не успел ответить — в этот момент прозвучал вопрос Следователя, прозвучал у него в мозгах, в сердце, в печенке. Да, в Анфертьеве уже всю зиму жил Следователь. Не очень часто напоминал о себе, но и забыть о себе не давал. И нет в этом ничего удивительного. Разве вы не замечали, как в нас поселяется ненавистный враг и вы ругаетесь с ним каждый раз, когда остаетесь одни, когда вспоминаете его ненароком? Разве не поселялась в нас девушка с соседней улицы?
Разве друзья не живут в нас? Сколько народу мы прописали в себе: книжных героев и продавцов из соседней лавки, живых и мертвых, знакомых и тех кого никогда не видели! Дай нам Бог удачи разобраться со всеми, для каждого найти слова и силы.
«Скажите, Лунина, с кем из заводоуправления у вас сложились наиболее близкие, доверительные отношения?» — спросил Следователь.
«У меня со всеми хорошие отношения». "А тут кое-кто называл Анфертьева...
Вы с ним встречаетесь чаще, чем с другими?"
«Анфертьев — наш фотограф, и вход в его лабораторию из бухгалтерии, поэтому мы просто вынуждены встречаться с ним каждый день».
«Как вы думаете, он мог „это“ сделать?» «Анфертьев? Никогда. Он... Он слишком слаб». Такой вот разговор вдруг ворвался в сознание Анфертьева, пока он, ссутулившись, стоял под мокрым зонтом и смотрел Свете в глаза. И тут же все в нем затихло, как ничего и не было — ни Следователя, ни его вопросов, ни его подозрительности. Но тут же словно кто-то повернул ручку настройки приемника, и в него болезненно остро вошел вопрос самой Светы: "Вадим... Но это же подло.
Отвечать-то мне". «Я сделаю так, что тебе не придется отвечать». "Так не бывает.
Кому-то отвечать все равно придется. И так ли уж важно, посадят меня или кого-то другого?"
«Это важно. Сидят миллионы людей, но я не чувствую себя от этого несчастным. Не велика беда, если к ним прибавится еще один. А ты останешься на свободе в любом случае».
«Ты уверен, что мне захочется после этого остаться на свободе?»
, Анфертьев не стал отвечать, он повернул ручку настройки и тут же поймал волну Натальи Михайловны.
«Вадим, — проговорила она низким сипловатым голосом, — зачем тебе столько денег? На кой черт они тебе?»
«Какие деньги, ты о чем?» — удивился Анфертьев.
«Те самые, которые ты задумал взять в этом дурацком Сейфе».
«Не знаю... Я не думал о деньгах».
«Врешь. Как же ты не думал, если собираешься все это провернуть в день зарплаты и премии, когда Сейф будет полон. Зачем они тебе?»
"Понятия не имею. Куплю Таньке большой мяч, раскрашенный под земной шар. На нем будут материки океаны, проливы, острова... Я куплю этот мяч и подарю Таньке.
И скажу ей — тише, Танечка, не плачь, не утонет в речке мяч".
«Ты не можешь купить его на свою зарплату?»
«Нет. Не могу. Потому что таких мячей нет в продаже. Я его придумал».
«Ты добьешься только одного — этот мяч утонет вместе с тобой».
— Не утонет, — чуть слышно произнес Анфертьев и только тут заметил Свету, стоявшую рядом под одним зонтом. — Извини, — сказал он, — я слегка отвлекся.
— Ты сказал — не утонет. Кто не утонет?
— Мяч.
— Какой мяч?
— Резиновый. Большой блестящий мяч — глобус. На нем есть реки, озера, красной звездой помечен город Москва, там есть леса. Северный полюс... И все на одном мяче.
— И он может утонуть?
— Может. Но он не утонет. Я все обдумал...
— Скажи, Вадим, а этот мяч...
— Света, я жду тебя в пятницу вечером в аэропорту Запорожья. Ты меня узнаешь по синему галстуку с красными полосками. Ты не представляешь, какой дорогой подарок мне сделала! Спасибо тебе.
— Слушай, Вадим, тебе что, совсем паршиво?
— Похоже на то.
— Что с тобой происходит?
— Понимаешь, ко мне мой старый друг не ходит. Он стал большим начальником.
Ну и что?
— Мы оказались с ним на разных ступеньках. Моя ступенька — далеко-далеко внизу. Я почти не виден. Еле различим. И то хорошо вооруженным глазом. Со мной нельзя разговаривать без смеха. У меня все смешное.
— И нельзя никак поправить дело?
— Знаешь, Света, есть на примете один способ, несколько рисковый, правда, но, боюсь, он отбросит меня еще ниже. Тогда некоторым придется просто помереть со смеху. Но этого может и не случиться, поскольку ниже моей ступеньки и нет ничего. Я совсем не рискую, падать некуда.
— А что за способ?
— Света, обратный билет я возьму. С гостиницей тоже все будет в порядке. Мы вернемся в понедельник
