Квардаков встал, вынул из ящика снимок и приколол его на то место, где совсем недавно летела в прыжке целеустремленная девица с мощными ляжками. Теперь там красовался портрет Светы. Она смотрела исподлобья, улыбалась, и на ее щеке светился солнечный зайчик.
— Где... ты его взял? — воскликнула Света.
— А! — Квардаков махнул рукой. — У Вадима в лаборатории спер. У него их там много. Он даже не заметил. А эту... С глаз долой, из сердца вон.
Анфертьев диву давался — в каждом слове Квардакова было столько уверенности в собственной правоте, решительности, твердости, что, будь у него все это на заводе, в служебном кабинете, он бы давно стал директором и товарищу Подчуфарину пришлось бы уйти на повышение.
Отвернемся на минуту от служебных бумаг и любимых начальников, от красивых женщин и милых нашему сердцу обязанностей, посмотрим внутрь себя. О, сколько смелости, сколько дерзких и крамольных мыслей мы носим в себе, сколько отчаянных решений в нас скопилось, сколько мужественных поступков рвется наружу! И ведь все они продуманы, многократно разыграны перед друзьями, перед зеркалом, перед сном, когда голова утопает в подушке, когда мы сами утопаем в усталости и осторожности.
Но больше всего удивило Вадима Кузьмича выражение, с которым Квардакова слушала Света. Она смотрела на него всерьез. Она видела его впервые. Анфертьев окинул взглядом голые стены, похвальную грамоту в самодельной рамке под стеклом, мигающие красные точки магнитофона, мохнатый пиджак на спинке стула, узкую кушетку, застеленную пледом. Квардаков захмелел, его светлые глазки светились доброжелательством, он говорил что-то, говорил увлеченно, раскованно, убежденно, Анфертьев без устали снимал и складывал где-то внутри себя изображения квартиры Квардакова, его портреты, смятенные глаза Светы.
Потом наступил час прощания, и они действительно прощались не меньше часа.
Квардаков рассказал, как удобно от него добраться и Свете, и Анфертьеву, потом рванулся было развезти их на машине, но воспротивилась Света. Тогда Квардаков в каком-то паническом страхе, боясь остаться один, рванулся по квартире в поисках подарков для гостей. Он выдвигал ящики и тут же задвигал их, распахивал дверцы стенки, потом блуждающий взгляд его скользил по голым стенам, он хлопал себя ладонями по карманам, убегал на кухню, возвращался, и во взоре его была безутешность.
— О! — воскликнул он просветленно и поднял указательный палец. — Света! Я подарю тебе кассету с песнями Божественной Аллы.
— Но у меня нет магнитофона, — смущенно произнесла Света.
— Да? — остановился в движении Квардаков. — А у тебя, Вадим, есть магнитофон?
— Какой-то есть...
— Держи! Прекрасная кассета, не то японская, не то германская, но певица на ней наша, отечественная. Держи. Так, с тобой мы разобрались...
— Спасибо, — Анфертьев озадаченно рассматривал царский подарок Квардакова.
— Я тебе этого не забуду, — пошутил он.
— Очень на это надеюсь! — захохотал Квардаков. — Теперь, Света, будем разбираться с тобой. Так... — он опять принялся шарить глазами по ящикам, но уже не выдвигая, лишь мысленно перетряхивая их содержимое. — Так... так... Это отпадает, этого у меня уже нет, это не годится, это тебя недостойно. — Квардаков водил указательным пальцем по ящикам, полкам, чемоданам, пока наконец его сильный, тренированный палец прыгуна не остановился в направлении единственной книжной полки. И, следуя этому направлению, не убирая руки, словно по натянутой нити, Квардаков шел и шел, пока палец его не уперся в толстый кожаный, золоченый, тисненый и таинственный корешок тома. Палец изогнулся и выдернул книгу из жидковатого ряда. — Вот! Так и называется... «Подарок молодой хозяйке».
Света дрогнувшими руками взяла книгу, благодарно и румяно взглянула на Квардакова.
— Ребята, а вы не знаете, сколько он стоит? — спросил Анфертьев.
— Ну? — обернулся к нему Квардаков.
— Не меньше сотни. А то и больше.
— Не может быть! — счастливо воскликнул Квардаков. — А я уже боялся, что рухлядь вручаю. Света, ты должна обязательно угостить меня хотя бы одним блюдом, приготовленным по рецепту из этой книги. Открываю наугад... Ну, вот хотя бы этим... На обед тебе придется приготовить суп из рябчиков или фазанов с шампанским, к нему гренки с сардинами и пирожки с фаршем из телятины... Вино нам советуют знающие люди такое... Херес, мадера, портвейн белый... Прошу заметить — это на первое. Переходим ко второму... Филей из серны или лося, но портвейн уже красный, можно портер, не возбраняется шато-лафиг. Любители могут отведать майонез из цельной фаршированной рыбы с соусом, а из вин к этому блюду более всего подходят мозельвейн, бургундское, сотерн или рейнвейн... Вы такого не слышали? Жаль.
— Хватит, Борис, — сказал Анфертьев. — Нет сил!
— Нет-нет, пусть продолжает, — остановила его Света.
— Ребята! Впереди еще десерт! Итак... Каштаны с красным вином, подойдет рейнское, шато-дикем, можно и мускат-люнель, на худой конец — токайское. Идем дальше... это все обед... Пуш-глясе лимонный с мараскином... Ну и закуска — жаркое из рябчиков с салатом и шампанским, а для дам — мороженое тутти- фрутти или желе из ягод и фруктов... А для беседы — фрукты, чай, кофе, а к ним — коньяк, ром, ликеры... Ну как, Света? Справишься?
— О, нет ничего проще! Продукты ваши, работа моя!
— Заметано! — вскричал Квардаков, и в этот миг никто бы не мог заподозрить в нем заместителя директора завода.
Потом они шли к троллейбусу дворами и переулками, прячась за выступами домов и за зелеными насаждениями, за водосточными трубами и театральными афишами, за газетными витринами и журнальными киосками, передвигаясь короткими перебежками по всем правилам военного искусства. Только в одном месте им пришлось прибегнуть к ползанию по-пластунски — когда они пересекли совершенно открытую дорожную магистраль, а подземным переходом воспользоваться не могли, там стоял наряд милиции. Они избегали встреч с милицией, поскольку от них пахло калужской водкой, грузинским вином и японским виски, которым угостил их на посошок неугомонный хозяин. С Квардаковым, оказалось, можно было смело идти в разведку — без потерь он вывел свою группу незамеченной к троллейбусной остановке, замаскировал всех в придорожных кустах и, когда до приближающегося троллейбуса оставалось не более десяти метров, выскочил на дорогу, дав понять водителю, что неплохо бы на этой остановке остановиться. А едва захлопнулась дверь, едва Анфертьев и Света успели проскочить в этот светящийся ночной аквариум, как из подземного перехода выскочили несколько милиционеров и рассыпались в цепь, захватывая остановку в кольцо. Но они опоздали — троллейбус уже тронулся, а Квардаков как сквозь землю провалился. Исчез.
Автор знает, куда он делся, конечно же, не сквозь землю — рухнул наземь, вкатился под скамейку и замер там, как может замереть человек, спасающий свою жизнь. И лишь когда патруль скрылся за углом, Квардаков ожил, выкатился из-под скамейки, отряхнул с себя окурки и отправился домой.
Лето оказалось жарким и душным. Москва опустела, все, кто мог уехать, уехали. Подчуфарин отбыл на юг и через день звонил Квардакову, интересовался выполнением плана, обязательствами, производительностью труда и другими очень важными делами. И Квардаков вынужден был постоянно сидеть в кабинете, на случай если из Гагры позвонит Подчуфарин и спросит о ремонте бульдозера или экскаватора. Без этого и море ему не море, и пальмы не пальмы.
— О, море в Гаграх, о, пальмы в Гаграх, — напевал Квардаков в своем кабинете. Он сидел, подперев щеку кулаком и с невыразимой тоской глядя в стенку.
Рукава его рубашки были закатаны, разморенный жарой мохнатый пиджак висел на спинке стула поникши и безвольно.
Когда кончался рабочий день, солнце полыхало почти над головой, Анфертьев прогуливался по набережной Яузы в египетской маечке с собакой на груди и в затертых, а потому особенно приятных джинсах производства Венгерской Народной Республики. Часто его сопровождала Света. Она сшила себе потрясающее платье из серой мешковины, и Анфертьев рядом с ней чувствовал себя польщенным. Света загорела, собранные назад волосы открывали высокую шею, платье позволяло видеть плечи, спину, руки. Света любила жару. Иногда они подходили к ее дому и, убедившись, что сестры-старухи во дворе, а молодая семья расположилась на детской площадке, порознь проскальзывали в подъезд, ныряли в квартиру и
