— Просто меня несколько удивил ваш вопрос. Мне казалось, что вы это должны были проходить в институте. Ну да ладно. Как укладывали... Очень просто. Выводили на лед тысячи людей, если оп, конечно, их выдерживал, а случалось, что и не выдерживал... Так вот, выводили людей, давали им в руки ломы и велели долбить майну. И они ее продалбливали на всем протяжении трубопровода. Потом в эту майну опускали плети труб... Вот и вся недолга.
— А подводные траншеи?
— О, тоже очень просто — скреперами.
— Но ведь это адская работа?
— Совершенно верно. Мы пробовали делать майны взрывами, но взрывы дают трещины во льду, и машины не могут подойти к кромке. Тогда решили верхний слой льда скалывать отбойными молотками, а затем пробивать клин-бабой... Но мы отвлеклись. Я, с вашего позволения, продолжу. — Панюшкин быстро посмотрел на Чернухо, и тот незаметно подмигнул ему. Молодец, мол, Николашка, так их, кутят! Мордой их, мордой! — Так вот, проект предусматривает укладку трубопровода только летом. Как это там сказано... «Пользуясь прогнозами метеостанций, выбирая наиболее благоприятный период с минимальными течениями и приливно-отливными волнениями...» До чего правильные рекомендации! Так вот, товарищи мои дорогие, прогнозы метеостанций нереальны, ориентироваться на них нельзя. Минимальные течения бывают только шесть дней в месяц — это те самые течения, работать при которых рекомендуют проектанты. А штормовые ветры налетают так неожиданно, что предупреждения от метеорологов приходят после шторма.
— Как это после? — не понял Опульский.
— А так! Когда мы при штормовом ветре закрепили суда в Проливе, технику на берегу, приходит предупреждение — осторожно, мол, ребята, не исключено, что шторм может вас крылом захватить.
— Ага, вот так, — кивнул Опульский. — А скажите, Николай Петрович, вот вы только что объяснили нам, что ждете, пока замерзнет Пролив. Верно ведь? А что вы будете делать, если он не замерзнет?
— Не понял вопроса, — с тихой яростью сказал Панюшкин.
— Видите ли, — Опульский поднялся со своего места. — Я спросил у вас следующее... Что вы намерены делать в том случае, если Пролив все-таки не замерзнет? Не станете же вы отрицать, да, собственно, и не отрицаете, что одну зиму из трех он не замерзает... Я хочу сказать, что существует некий закон пакости — если у вас этой осенью произошла неприятная встреча с Тайфуном, то, вполне вероятно, вы встретитесь и с другой неприятностью — Пролив будет свободным ото льда всю зиму. И меня интересует, что вы намерены делать в этом случае.
— Теперь понял, — Панюшкин помолчал, сжав большие крупные губы, посмотрел в окно на Пролив, простирающийся прямо от завалинки, медленно перевел взгляд на замершего в ожидании ответа Опульского. — А что вы посоветуете?! Вот вы, что можете предложить? Какое мое решение вас бы устроило?
— Я полагаю, — начал было растерявшийся Опульский, — я полагаю...
— Что вы можете полагать? Что? Отвечаю — ничего вы не можете полагать!
— Николашка! — предостерегающе крикнул Чернухо, но Панюшкин только рукой махнул — не мешай, дескать.
— Вы посоветуете положить заявление на стол? Могу. Признаю, что действительно есть за мной такой грех, не совладал с Проливом, не сумел убедить его замерзнуть, а посему ухожу по собственному желанию! Могу! Что еще? Выметаться мне отсюда со всеми потрохами! И это могу!
Тюляфтин ничего не понимал. Задумавшись о своих московских делах, он пропустил вопрос Опульского и теперь дергал Мезенова за рукав, чтобы тот объяснил ему происшедшее.
— Николай Петрович, — сказал Мезенов негромко, — мне кажется, вы достаточно полно ответили на вопрос Опульского. У меня теперь вопрос к главному инженеру... Скажите, Володя, имеющейся рабочей силы, техники, горючего хватит для того, чтобы вам состыковаться зимой, этой зимой?
Панюшкин понял, что к нему пришли на помощь, и сел, хмуро и благодарно взглянув на Мезенова.
— Да, — сказал Званцев.
— А не могли бы вы рассказать о том, как, собственно, произошел у вас этот Тайфун, с чего начался и во что вылился? — спросил Ливнев.
Званцев не успел ответить — не поднимая глаз, глухо, негромко заговорил Панюшкин.
— За два дня мы получили прогноз о том, что ожидается ветер с северо-востока, сила ветра — до семи баллов. Это по нашим понятиям не очень много, но достаточно для того, чтобы работы прекратить. Рабочие с Пролива были сняты, а флот заякорен. Семь баллов технический флот выдерживает нормально. Я правильно говорю? — Панюшкин исподлобья взглянул на Чернухо.
— Да, это... терпимо.
— Однако прогноз не подтвердился. Ни по направлению ветра, ни по силе, ни по времени. Уже после двух часов дня погода резко изменилась. Стало ясно, что метеорологи поскромничали в своих предположениях. Лучше бы они поступили наоборот. Ветер начался северный. Чистый северный, без всякой восточной примеси. Скорость вдоль Пролива — тридцать четыре метра в секунду. Отдельные порывы превышали пятьдесят метров в секунду.
— Это очень много? — спросил Тюляфтин.
Панюшкин ответил не сразу. Помолчал, переложил какие-то бумажки, поправил очки. Он поднял голову, встретился взглядом с Опульским и, не опуская глаз, не отводя их в сторону, заговорил тихо, но твердо:
— Товарищ Опульский, Александр Алексеевич... Я прошу извинить меня. Я нахамил вам в горячке, сорвался. Цель сегодняшнего заседания меня, разумеется, нисколько не оправдывает. Видите ли, мы здесь не первый год варимся в этой каше и как-то привыкли считать, что все знают, какая это каша.
— Что вы, что вы! Николай Петрович! — Опульский засуетился, почувствовав вдруг, что все внимание переключилось на него. — Я действительно того... Задал не очень уместный вопрос и... И вы совершенно справедливо поставили меня на место и... И правильно сделали. Согласитесь, что ваши слова были хотя и несколько...
— А теперь ваш вопрос, — Панюшкин повернулся к Тюляфтину. — Вы спросили меня о силе ветра... Отвечаю. Существует международная таблица, где наряду с разделением ветров по силе приводятся и так называемые явления, сопровождающие ветер. При девятибалльном шторме, например, потоки воздуха несутся над землей со скоростью порядка двадцати метров в секунду. Они производят разрушения, которые в таблице названы небольшими. Ветер валит дымовые трубы, рвет железо с крыш, сносит заборы и непрочные постройки. Сильный шторм, десятибалльный — это когда скорость ветра достигает двадцати пяти метров в секунду. Разрушения определяются, как значительные — вырванные с корнем деревья, сорванные с домов крыши, поваленные телеграфные столбы.
— И столбы валит?! — удивился Тюляфтин.
— Ветер в одиннадцать баллов, — продолжал Панюшкин, — называется жестоким штормом. Скорость ветра — более ста километров в час, это около тридцати метров в секунду. В таблице без указания деталей сказано, что жестокий шторм приносит большие разрушения. В следующей графе — ураган. И рядом два слова — «производит опустошение». Скорость ветра в этом случае превышает тридцать метров в секунду. Повторяю — тридцать метров. А десятого октября над Поселком, над Проливом, над всей северной частью Острова пронесся ураган, или, как мы его называем. Тайфун, во время которого скорость ветра превышала пятьдесят метров в секунду. Я ответил на ваш вопрос?
— Д... да, вполне, — поспешно закивал головой Тюляфтин. — То, что вы рассказали, — это действительно потрясающе. Я как-то даже не представлял себе существа этих слов — шторм, ураган... Занятно! А ведь если задуматься...
— Лучше не надо! — захохотал Ливнев. — По-моему, это такой ветер, что одно воспоминание о нем должно слегка покачивать человека.
— Николай Петрович, — раздался среди общего гула сдержанный голос Мезенова. — Вы не могли бы вкратце рассказать, как у вас прошло десятое октября?
— О! — восторженно воскликнул Панюшкин. — Это был не ураган, а... А конь мадьярский!
— Простите, какой? — спросил Тюляфтин.
— Я хотел сказать, что конь был очень большой и очень дикий! — Панюшкин засмеялся и потер ладонями лицо. — Значит, так... Утром все было нормально. По-божески. Дул северный ветер силой до четырех баллов. На Проливе велись обычные водолазные работы.
