озабоченности. — Понимаешь, — заговорил он, — жена… вроде того, что рожать собирается.
— Так это здорово! Зимние дети, говорят, самые крепкие.
— Оно, конечно, так… Но уж больно все это хлопотно… Иногда кажется, что лучше самому все сделать, спокойнее.
— Ну-у, — протянул Левашов. — Это не самый лучший вариант.
— Согласен, — солидно кивнул Борис. — Каждый должен знать свое место и не рыпаться, куда не надо.
Послушав Бориса из-за стены, можно было подумать, что говорит пожилой, плотный человек с тяжелым лицом и неторопливыми движениями. А на самом деле Борис был щупленьким парнишкой небольшого роста, с прямыми белесыми волосами. И щетина на его подбородке росла светлая и мягкая. «Не он», — опять подумал Левашов. Но тут же что-то заставило его усомниться.
— А в Южном что вы делали? — спросил он, пытаясь продышать глазок в толстой изморози на стекле.
— Да мы на материке были. Ухлопали кучу денег и приехали.
— Но ведь дорога оплачивается и туда и обратно…
— Остались бы эти деньги. Они ведь не киснут, не стареют.
— Видишь ли, беда в том, что мы сами имеем обыкновение стареть.
— А! — Борис досадливо махнул рукой. — Это все то же — стоит ли рыпаться, чтобы доказать кому-то что-то… Знаешь, кореш, я лично, например, никому ничего не хочу доказывать. Никому и ничего! — Борис говорил, все больше волнуясь, и спешил, спешил, будто боялся, что не успеет сказать главное. — Старики зовут нас на материк… Работа, говорят, интересная, театр, стадион, то да се… А спросить — ели они когда- нибудь кетовый балык или икру красную? Если, конечно, не считать наших посылок… А мы здесь едим эту икру столовыми ложками, и вовсе не из консервных банок. И стадион мне не нужен. Не ожирею. Пробежишь двадцать километров на лыжах да обратно двадцать — о стадионе и думать не захочешь. Работа? Что там я строитель, что здесь строитель. Не надо, кореш, рыпаться, не надо суетиться… Жизнь себе идет, и весь треп, что вокруг нее вьется, оседает позади, как пыль за грузовиком.
Левашов зябко поежился. В тамбуре было довольно холодно. Через какие-то щели снег все-таки проникал сюда, и снежная пыль, не оседая, стояла в воздухе.
— Во всем этом деле есть еще один фокус… На материк Таньке хочется. Остров для нее — каторга. Вечером, бывает, сидит-сидит, потом начинает собираться… Туфли надевает белые, платье… «Куда ты?» — спрашиваю. «В театр», — говорит. Ну-ну… Вот соберется, перед зеркалом марафет наведет, а потом подойдет к окну и смотрит на сопки, на туман, на соседский забор… «Мы не опоздаем?» — спрашивает. «Нет, — говорю, — в самый раз поспеем». А у самого мурашки по спине.
— Поживите год на материке, может, ее на остров потянет.
— Хх, — хмыкнул Борис. — И все надбавки полетят, снова на голую ставку садиться…
— А ты не слышал, как один большой оригинал решил много денег заработать? Нет? Напрасно, тебе эту историю надо знать. Но шуточку, когда кто-то бутылки сдал и машину купил ты, конечно, слышал? Так вот, этот инициативный товарищ решил шуточку воплотить в жизнь.
— И что же из этого вышло? — Борис недоверчиво усмехнулся.
— Ничего хорошего не вышло. Что он делает — как только весной навигация открылась, отправился на Итуруп и весь сезон, до глубокой осени, бутылки собирал. А потом зафрахтовал пароход, тот все равно порожняком в Аниву шел. Погрузил свою стеклотару и отчалил. Ну, порт назначения — Анива. Показалась Анива. Запрашивает — какой груз везешь? Капитан отвечает — бутылки. Анива на это говорит, что, мол, не валяй дурака и отвечай как положено, когда тебя спрашивают. Капитан свое гнет — бутылки везу. И уточняет для порядку даже емкость бутылок и все остальное.
— Что же делает диспетчер Анивы?
— Звонит начальнику порта и докладывает обстановку. Начальник тоже не знает, что делать, и на всякий случай командует — пароход в порт не пускать.
— И не пустили?
— Ясно — задержали пароход на рейде. Собрали оперативку: что делать? Никогда такого не было, чтоб с Курил бутылки возили. Ну рыбу, ну консервы, ну крабы! Но бутылки! Пустые! Не было такого. И не будет, сказал начальник. И велел пароход принять на заброшенном причале, а бутылки выгрузить. Там вся команда чуть ли не неделю выгружала их. Будешь в Аниве, спроси — эти бутылки и сейчас там горой лежат.
— А что с инициатором? — спросил Борис.
— Ну, будто сам не знаешь, что бывает за нетрудовые доходы.
— Так ведь не состоялись доходы-то!
— А попытка! А использование государственного транспорта в личных целях! — Левашов рассмеялся, поняв вдруг, что Борис верит каждому его слову. — Ладно, оставим это… У тебя жена-то… когда рожать собирается?
— Недели через две.
— Тогда еще ничего.
— Что ничего?! — насторожился Борис.
— Понимаешь, пока мы с тобой о бутылках калякали, поезд стоял. И сейчас стоит.
— Мать твою за ногу! — пробормотал Борис.
Левашов натянул на ладонь рукав свитера, ухватился за покрытую изморозью ручку и надавил вниз. Ручка не поддавалась. Тогда он несколько раз ударил по ней ногой и дернул дверь на себя. И тут же словно что-то живое, белое, обезумевшее ворвалось в тамбур и забилось в нем, как в западне. Левашов опустился на одну ступеньку и увидел, что сугробы доходят до осей колес. Тогда он спрыгнул в снег и прошел вдоль вагона. Следующее колесо было занесено полностью. И ни одного огонька не пробивалось сквозь несущиеся, вытянутые в полете сугробы. Казалось, поезд стоит на дне мощного снежного потока.
Поднявшись в вагон, Левашов захлопнул за собой дверь и для верности повернул щеколду.
— Ну что? — спросил Борис. — Станция?
— Какая станция… Снег выше колес. Пошли к проводнику.
В служебном купе сидели Оля, парнишка, которого она уговорила ехать с собой, бригадир поезда Дроздов и машинист Денисов.
— Так что получается? Стоим? — спросил Левашов.
— Получается, — ответил Денисов. — Что выходит, то и получается.
— Чего же вы молчите?! — вдруг тонко крикнул Борис.
— А что нам, песни петь? Или кричать надо? Не в кабинете, чай… Да и паровоз от крику не пойдет. Не лошадь…
— И долго стоять будем? — спросил Левашов.
— Пока не поедем.
— Надо ведь сообщить как-то… Ну, что мы застряли…
— Кому положено, тот уж подумал об этом, — с достоинством сказал Дроздов. — А если б не догадался, все равно знают о нас. Со станции Взморье мы вышли, на Тихую не пришли… Вот и весь сказ.
— Значит, не удалось пробиться на север…
— Не удалось, — сокрушенно согласился Денисов. — Что мог — сделал, а вот не удалось. Впадина между станциями, понимаешь… Железная дорога прогиб делает… Тридцать километров прогиб… Тут-то снег и скопился, тут-то он нас и подстерег.
— Но к утру поедем?
— Должно. Если роторы пришлют да расчистят.
— А если не пришлют?
— Могут и не прислать. В буран роторы на шахты посылают, на электростанции. В Синегорск, Быково, Долинск… В Корсаков — там порт… До ближайшей станции тридцать километров. А при таких заносах считай, что все триста.
— Отдыхайте, ребята, — посоветовала Оля. — В Тымовском разбужу.
