В углу гостиной стояла знаменитая зеленая тахта, которая почти никогда не пустовала. Гости любили дом Кольвицей. Часто это бывал какой-нибудь родственник из Кенигсберга, или Эмма Еэп, ставшая после замужества Беатой Бонус, или приехавшие издалека политические эмигранты.
Мальчики подрастали, а вместе с ними крепли скромные клены, насаженные вдоль Вайсенбургерштрассе и Вертерплатц. Они превратились в высокие деревья с густыми кронами, и Кольвиц любовалась их зарослями, выходя на балкон своей квартиры.
Дети гуляли неподалеку от дома на сквере против окон комнаты, где, склонившись над медными досками, трудилась неутомимая художница. Неприкосновенные утренние часы творчества.
Когда наступало время отдыха, Кэте Кольвиц выходила гулять со своими сыновьями: один — по правую сторону, другой — по левую. Лицо ее светилось гордостью.
Кольвиц была в числе приглашенных на открытие Большой Берлинской выставки 1893 года. Она ее участница. Берлинцы видели на стенах две ее работы: «Встречу», которая появилась на свет вместе с ее первенцем, и «В кабачке», один из вариантов композиции к «Жерминалю» Золя.
Впервые в печати критик Юлиус Элиас назвал имя молодой художницы, открыл ее для широкой публики.
Кайзер против
Маленькие избушки с соломенными крышами лепились по горным склонам. День и ночь в них стучали ткацкие станки, изможденные люди не разгибали спины. Они несли полотна, бумазею, сукна хозяину, получая за труд жалкие гроши.
Десятки лет жили в безысходности силезские ткачи, передавая в наследство детям и внукам нищету и безмолвие покорности.
Десятки лет. И только два дня летом 1844 года ненависть находила выход. Два дня. Ткачи восстали! Они громили фабрики и барские особняки, уничтожали станки и зеркала.
Реки посинели и зарделись от фабричной краски, плотины выросли из кусков сукон и ситца. Два дня ткачи дышали свободно.
В историю Германии вписалась гордая страница мужества и силы.
Потом пришли войска. Пролилась кровь женщин, детей, стариков. Выстрелами вновь приковали людей к ткацким станкам, вернули к покорности, голоду, вымиранию.
Великий Гейне посвятил восстанию силезских ткачей бессмертные строки. Их устами он проклял бога:
Восстание ткачей воодушевило и Гергарта Гауптмана. Он знал о тяжелом положении силезских рабочих не понаслышке. Рассказы вплелись в его детство, они шли от прадеда — ткача, от деда, в юности работавшего за станком.
За восемнадцать лет до рождения драматурга произошло Силезское восстание. В семье была памятна каждая подробность этих двух трагических дней.
Писатель создал пьесу, которой посчастливилось стать оружием в революционной борьбе многих стран.
Гауптман посвятил «Ткачей» своему отцу: «Твой рассказ о деде, бедном ткаче, сидевшем в молодости за станком, подобно изображенным мною лицам, был тем ростком, из которого возникла моя драма…»
Такая близость к источнику наполнила пьесу правдоподобием и революционной страстью. Она была опубликована, и берлинский театр собирался ее поставить.
Но полицейская цензура быстро распознала взрывчатую силу пьесы. Ее не допустили на сцену.
Первыми зрителями «Ткачей» были французы, они увидели их в постановке Свободного театра. Грандиозный успех сопутствовал этой премьере.
Против пьесы в Прусском ландтаге выступил министр полиции фон Келлер. Все это только увеличивало растущую славу «Ткачей». Одно за другим выходили издания, они мгновенно раскупались.
Впервые пьеса была переведена на русский язык в 1895 году А.И. Ульяновой, и Ленин редактировал ее для издания в подпольной Петербургской (Лахтинской) типографии. Это художественное произведение издавалось рядом с политической литературой и распространялось нелегально. На первом издании было написано веско: «Цензурой не дозволено».
Царская полиция не хуже немецкой разбиралась в художественной литературе и знала, какое разящее впечатление она производит на умы и сердца читателей.
В России пьеса «Ткачи» была издана легально только в 1917 году, после Февральской революции.
Но полицейские запреты — лучшая реклама пьесы и самая убедительная рецензия.
Наконец и берлинцы увидели исполнение «Ткачей». Премьера состоялась 26 февраля 1893 года в театре, названном «Свободная сцена» по образу своего французского собрата. Это было добровольное общество, в котором ставились спектакли, запрещенные цензурой для широкой публики. Общество считалось закрытым, и посещать спектакли могли немногие.
В зрительном зале была и Кэте Кольвиц. Она после вспоминала:
«Большое событие произошло в это время: премьера гауптмановских «Ткачей» на «Свободной сцене». Спектакль был днем. Кто мне достал билет, теперь уж я не знаю. Моего мужа задержала работа, но я была там, сгорая от нетерпения и предвкушения радости. Впечатление было потрясающим. Участвовали лучшие актеры. Эльза Леман играла молодую жену ткача в последнем акте. Вечером Гауптмана чествовали, и он был поднят на щит, как вождь молодежи».
Пока происходило это торжество, лейтенант полиции сообщил свои впечатления от спектакля в политическую полицию. Документ этот очень многозначителен, и его стоит привести целиком.
«После вышеуказанного объявления в «Фоссишен Цейтунг» в воскресенье 26 с. м. в «Новом театре», расположенном в округе, лежащем по эту сторону, состоялся показ пьесы Гергарта Гауптмана «Ткачк», публичное представление которой запрещено.
И если внешне речь как будто идет о закрытом спектакле, то содержание и характер извещения о нем, которое в упомянутом номере газеты было помещено среди объявлений увеселительных заведений, отчетливо обнаруживает, что мы имеем дело с открытым спектаклем.
Каждому предоставлена возможность, оплатив «годовой взнос» в размере трех марок, приобрести себе место во втором ярусе; в ложе бельэтажа цена составляет 6 марок, в первом ярусе и партере — 5 марок. Это нормы, которые совершенно соответствуют здешним пропорциям цен на разовый спектакль, особенно если принять во внимание, что в данном случае речь идет о сенсационном событии — исполнении запрещенной пьесы.
Таким образом, очевидно, оправдывается подозрение, что имя «Союза «Свободная сцена», который раньше устраивал спектакли в снимаемом им помещении Лессингтеатра, но уже продолжительное время не
