– Мне Анисимова, – ответил Брюханов, улыбаясь ее серьезному тону, и вспомнил давно бытующее утверждение, что по секретарю можно определить характер хозяина: – У себя? – спросил он, расстегивая крючки пальто и тем самым показывая, что с Анисимовым он намерен встретиться обязательно; девушка помолчала.
– Родион Густавович очень занят, – сообщила она с легким сомнением в голосе и вежливой улыбкой.
– А вы все-таки доложите, скажите, Брюханов хотел бы его видеть.
Девушка, покачивая красивыми сильными бедрами, вошла в кабинет к Анисимову; Брюханов впервые обратил внимание на дверь, разделявшую приемную и кабинет; она была обита по толстому слою войлока добротной яловой кожей, и Брюханов подивился человеческой тщеславности. Из этой обивки можно было сшить целую дюжину прекрасных сапог, если не больше, а гвозди-то каким замысловатым узором набиты, прямо что-то из древней вязи. Анисимов вышел ему навстречу энергичным шагом, затянутый в защитного цвета френч, помолодевший. Следом за ним с тихой виноватой улыбкой бесшумно скользнула на свое место секретарша. В первый миг в глазах Анисимова, как показалось Брюханову, мелькнула неприязнь, но всем своим видом и словами он выказывал радость. Родион Густавович торопливой мыслью, словно метлой, прошелся внутри себя, все проверяя и подчищая и стараясь припомнить хоть какую-нибудь оплошность со своей стороны; он знал, что такие высокие гости, как Брюханов, ни с того ни с сего не заходят вот так запросто к заурядному торгашу районного масштаба, а имея лишь на то свои, особые причины и предзнаменования. И та метла, коей он мгновенно и тщательно прошелся внутри себя, не задела ни за одну шероховатость, это несколько успокоило его и сделало еще более приветливым; со сдержанной радостью он пожал протянутую Брюхановым руку, посторонился, приглашая гостя пройти.
– Вот уж не мог ждать, хотя, разумеется, наслышан о вашем пребывании, – сказал он. – Рад, рад, проходите, Тихон Иванович, у меня разденетесь.
– Ну, спасибо, спасибо, – Брюханов снял кожанку, повесил на вешалку, где уже висело тяжелое пальто с воротником из серого каракуля и каракулевая шапка Анисимова; Брюханов отметил плотную рельефную шелковистость каракуля и повернулся к хозяину, ждущему посредине кабинета.
– Очень я рад, Родион Густавович, что удалось наконец-то в Зежск заглянуть, понимаете, тянет все таки родная сторона. – Брюханов причесался, откидывая назад темно-каштановые густые волосы, пытливо взглянул в лицо Анисимову. – Цветешь, Родион Густавович, цветешь, еще лет на десять помолодел с тех пор, как мы с тобой в последний раз виделись.
– Пустоцвет все это осенний, Тихон Иванович, хотя, разумеется, стареть некогда и незачем, – тотчас принимая доверительно-дружеский тон, отозвался Анисимов. – Не хотелось бы поддаваться… Садитесь, Тихон Иванович.
Брюханов кивнул, продолжая ходить по кабинету, и Анисимов тоже остался стоять; Брюханов с легкой улыбкой ему сказал:
– Слушай, Родион Густавович, будем без церемоний. Сидеть приходится много, так что давай друг друга не стеснять. Вид у тебя из окна хороший. Сколько лет мы уже знакомы?
– С двадцать девятого, вот уже больше семи лет, – сказал Анисимов с улыбкой и все с той же внутренней настороженностью к своему неожиданному гостю. – Направили меня сюда тридцати двух лет, а сейчас уже сорок первый, сорок – и прозвенело, Тихон Иванович. Э-э, да что годы считать, – засмеялся он, выпрямляясь и напрягая тело, довольный ощущением собственной бодрости и силы. – Кажется, еще немало предстоит нашему с вами поколению, а, Тихон Иванович?
| – Как работается на новом месте, Родион Густавович? – спросил вместо ответа Брюханов. – Признаться, узнал о переменах в вашей жизни, удивился.
– Я и сам удивился, Тихон Иванович, – сказал Анисимов таким голосом, словно оглядываясь. – А потом привык, надо, значит, надо. Мой предшественник проворовался основательно, это уже после вас обнаружилось, у него на семьдесят три тысячи оказалось.
– Это Провзоров? Вот прохвост-то! – сердито повысил голос Брюханов, вспоминая Провзорова, его острый птичий нос и словно навсегда приклеенное к его лицу любезно-жизнерадостное выражение. – Как же мы его проглядели? Да и нас бы с ним заодно нужно было прищучить хорошенько.
В голосе Брюханова прозвучала досада, и Анисимов, откровенно не соглашаясь, засмеялся…
– Мы с вами можем говорить без обиняков. Торговля – дело государственное, люди, осуществляющие ее, имеют дело с дефицитным товаром, которого зачастую недостаточно, с деньгами, которые по-прежнему остаются для большинства самой действенной силой. В этой трещине мошенники и растут, как грибы. Велик искус в делах торговых! – Анисимов развел руками и, заметив, что Брюханов внимательно слушает его, продолжал: – Представьте себе, Тихон Иванович, здесь искушений, как нигде, много, только протяни руку – и поешь послаще, и поспишь помягче. Не всякий справится с собой. Я сначала этого ничего не знал, Тихон Иванович, грязная работа. Потом привык, – человек ко всему привыкает, работать кому-то надо! У нас с началом строительства шумно стало, народу раза в три прибавилось, городище скоро разрастется – загляденье. Другими масштабами заживем.
– Квартиру получил?
– Это не проблема; вы, может быть, не знаете, мы ведь вдвоем с женой, много ли нам надо. Она у меня учительница, ей, разумеется, такой поворот событий по душе. Сейчас в средней школе преподает. А жилье получили, конечно, по улице Отрадной. Может, помните, владения колбасника Носова? Один из его домишек в две комнаты отдали. Дворик отдельный, вот только крыс много, кота на той неделе съели.
Брюханов с веселой насмешкой глядел на Анисимова; он отлично знал и улицу Отрадную, расположенную на окраине Зежска, которую опоясывала почти пересыхавшая к концу лета речушка Селья, один из притоков Оры; знал и владения колбасника Носова, самому пришлось их реквизировать в свое время; он даже этот домик с отдельным двориком смутно помнил, поговаривали, что именно в этом домике колбасник держал, время от времени меняя, своих многочисленных любовниц; вот и Соня Прохорова жила на этой улице Отрадной, только в другом ее конце. Брюханов чуть сдвинул брови, это едва заметное изменение в лице Брюханова тревогой отозвалось в сердце Анисимова, но в глазах Брюханова уже опять стояла веселая усмешка; он вспомнил о Соне случайно, мимоходом. Его насмешил рассказ Анисимова о крысах, уж как-то не вязался этот здоровый сильный мужчина при должности и солидном кабинете с той войной, которую он вел с крысами у себя дома.
– Вчера один знакомый совет дал насчет крыс, – сказал Анисимов. – Говорит, нужно одну поймать, облить керосином, поджечь и пустить под пол, все, говорит, в один час уйдут.
– Жестокий рецепт. – Брюханов опустился наконец в кресло, и Анисимов тоже мог теперь сесть, он еще
