интересует его идиотское мнение? «Все с этим согласны?» Ради бога, хоть кто-нибудь скажите же «нет»!
– По-моему, от всего этого несет дерьмом, – вступает высокий звонкий голос, и все оборачиваются на Анджелу Арго.
Анджела Арго после того, как в самом начале семестра все они, впервые войдя в класс, смущенно назвали свои имена, рта не раскрывала. Тощая и бледная девушка с ярко-оранжевыми и изумрудно- зелеными прядями в рыжих волосах, лицо тонкое, с острыми чертами, проколоты и уши, и губы, и брови; носит (несмотря на жару) черную кожаную косуху и полный арсенал браслетов, ошейников и цепей.
Свенсон побаивается тихонь. Одному Господу известно, что у них на уме. Но Анджела-металлистка превзошла всех. Никогда ни слова не проронит, только убийственно пожмет плечами или вздохнет красноречиво, вот и весь комментарий, но ее присутствие – как блеск фейерверка, полыхающего прямо посреди класса. Свенсон старается на нее не глядеть – из-за пирсинга. Сейчас она сидит и постукивает шипованным браслетом о стол.
– Анджела, вы хотите сказать, что, если переписать рассказ именно так, получится… дерьмо? – спрашивает Свенсон рефлексивно-иронично и рефлексивно-печально. Вдруг Анджела решит, что он ее передразнивает, и снова замкнется в молчании?
– Еще какое! – говорит Анджела.
В то же мгновение они чувствуют сейсмические толчки, у всех закладывает уши – это предупреждение, что через несколько секунд загудят колокола. Юстонские колокола расположены в куполе, как раз у них над головой. Беседа прерывается. Попробовали бы те преподаватели, которые так мечтают заполучить эту аудиторию и которые обычно слышат сладкий перезвон издалека, помучиться так каждую неделю.
Студенты машинально сверяют часы, после чего обращают робкие взоры на Свенсона, ждут указаний учителя, которого только что перебили эти бронзовые перезвоны. Свенсон иногда улыбается, иногда пожимает плечами или прицеливается и делает вид, что пускает в гудящие колокола пулю. Сегодня же он смотрит на Анджелу – не хочет терять контакт. Надеется, что, как только все стихнет, она продолжит с того места, на котором ее прервали, и спасет – Свенсон этого сделать не в силах – Дэнни, не позволит изуродовать его рассказ. Хуже будет, если Свенсону придется в одиночку пойти против коллектива, в очередной раз взять на себя роль всезнающего оракула… Да и что, собственно, он знает? Сам-то написал только два романа, последний из которых имел столь оглушительный успех, что и сейчас, спустя десять лет, ему все еще предлагают, хоть и гораздо реже, то выступить перед читателями, то рецензию написать.
Бьют колокола дважды в час. И каждый раз студенты вздрагивают.
Свенсон неотрывно глядит на Анджелу, она – на него, но во взгляде ее нет ни любопытства, ни вызова, ни агрессии, ни кокетства, отчасти поэтому он и позволяет себе пялиться на нее на глазах у всей группы. Он, собственно говоря, ее толком и не видит, просто глядит в ее сторону, пока не замечает некоего беспокойства в рядах и не понимает, что колокола уже отгремели.
– Анджела, вы говорили о…
– Не знаю, – говорит она. – На мой взгляд, самое лучшее – единственное, что получилось, – то, что конец такой странный и неожиданный. В этом-то и весь смысл. Любой мог совершить нечто подобное. Так мог поступить не только псих, не только парень, подружка которого свинтила к официанту, в чьем ресторане подают итальянскую курицу. Пришел на свидание с девицей, она его кинула, он в тоске тащится домой. А там эта курица. И он делает это – ну, просто так. Мужчины часто вытворят какую-нибудь фигню и сами себе удивляются: думали-то, что не из тех, кто на такое способен.
– Прости, Анджела, – вступает Карлос, – но большинство мужчин не стали бы трахать курицу…
– Карлос, – говорит Анджела мрачно, – можешь мне поверить. Я знаю, как поступает большинство мужчин.
Откуда у Анджелы такая уверенность? Это что, женское бахвальство? Свенсону, пожалуй, лучше и не пытаться считывать код, которым пользуются его ученики.
– Что здесь происходит? Я чего-то не улавливаю… – Он чувствует, как они встают плечом к плечу: чтобы загородить от него свой мир. Он – учитель, они – ученики, между ними грань, с которой они порой соскальзывают – по необходимости. – Продолжим обсуждение, – говорит он. – Я считаю, что Анджела права. Если рассказ Дэнни не просто история болезни человека, который может, придя домой… и так далее… Если рассказ хороший, автор заставляет читателя представить себя на месте этого мальчишки, увидеть мир его глазами. Почему он это делает? Не потому, что его подружка ела курицу, не потому, что ее новый парень подает своим клиентам – цитируем Анджелу – итальянскую курицу, а потому, что вот он и вот эта курица. Обстоятельства, судьба, случайность. И мы узнаем в нем самих себя, видим, чем он похож на нас.
Ребята словно проснулись. Он вытащил своих учеников из огня, не оставил камня на камне от той шаткой постройки, которую они пытались возвести. Он предложил им исправить рассказ. И показал, как это сделать. Самые недовольные, самые упрямые решили, что деньги плочены не зря. Свенсон что-то им дал – полезный навык, психологический прием. Даже если писателями не станут, все равно научатся видеть мир по-другому, каждый человек будет для них персонажем, в чью шкуру, чтобы его понять, нужно влезть. Все мы потенциальные насильники, не гнушающиеся курочками, все мы грешники из Достоевского.
– Ну хорошо. – Свенсон постепенно приходит в себя. Из тумана ясно вырисовывается лицо Клэрис Уильямс, которая пристально на него смотрит.
Что с Клэрис? Может, она не поняла, что Свенсон только что вытащил все обсуждение на качественно новый уровень? Ах, да! Это же Клэрис предложила увязать конец рассказа с началом. А Свенсон с помощью Анджелы не просто отринул ее совет, он сделал это слишком резко и решительно, что никак не соответствует принятым здесь деликатным микрохирургическим методам.
– Впрочем, – сдает позиции Свенсон, – никто не может советовать писателю, что и как делать. Дэнни сам решит, что ему нужно.
Он счастлив, что сумел выйти из положения. Начинает собирать свои бумаги. Все присутствующие – тоже. Свенсон кричит, стараясь заглушить скрип стульев:
– Эй, погодите! Что у нас дальше по плану? Чей рассказ разбираем на следующей неделе?
Анджела Арго поднимает руку. Вот уж неожиданность.
– У вас он с собой? – спрашивает Свенсон. – Надо сделать ксероксы и раздать…
– Нет. – Анджела говорит чуть слышно, почти шепотом. – Он еще не совсем готов. Можно я приду к вам поговорить? Завтра же у вас присутственные часы.
– Разумеется! – громогласно соглашается Свенсон.
Присутственные часы? Он вносит в план на семестр по два индивидуальных занятия с каждым студентом, но предпочел бы у себя в кабинете вообще не появляться. Лучше бы сидел дома и писал. Пытался бы писать. Если уж приходится торчать в кабинете, там он любит просто думать. Или дрочить. А еще – звонить по междугородной за счет университета.
Ученикам он, естественно, этого сказать не может. Он хочет, чтобы они считали его щедрым преподавателем, не жалеющим себя для студентов. Хочет быть таким и был таким, когда только начинал преподавать. Ну да ладно… все равно он должник Анджелы – она же его вытащила, помогла спасти класс, дружно мчавшийся к пропасти.
– А в какое время у меня приемные часы? Кто-нибудь помнит?
– Завтра с утра, – отвечает Нэнси Патрикис.
– У меня с утра приемные часы? – изумляется Свенсон. – Точно?
– Так у вас на двери кабинета написано.
Дэнни рад подыграть, он счастлив, что занятие закончено. Так, значит, не отвертеться.
– Хорошо, Анджела. Встречаемся в девять.
– Договорились, – говорит, обернувшись, Анджела уже в дверях.
Выйдя из аудитории, Свенсон, как всегда, чувствует себя безвинно приговоренным к пожизненному заключению человеком, которому вдруг отменили наказание. Он спасен, он жив, исполнение приговора отсрочено… по меньшей мере на неделю. Он торопливо идет по дворику и едва не врезается в группу туристов, бродящих по кампусу. Он жалеет кроссовки, поэтому не идет напрямик по заболоченной лужайке, а тащится позади школьников-старшеклассников, проходящих унизительную процедуру посещения университета с родителями.
