довольно банально. И ему и ей вдруг стало не по себе. Они неуверенно, на ощупь подбирали в этой душной ночи слово к слову. И опять упала звезда...
— Мне иногда бывает так тяжело, Гонзик, — тихо призналась Бланка. — Но сегодня... Мне хорошо...
Земан помолчал с минуту, потом так же тихо сказал:
— И я тоже рад, что оказался вместе с тобой... — Он тут же поправился: — С вами обоими. Ведь вы — частичка моей молодости.
Бланка вздохнула:
— Если бы я только знала, где найти свою часть того давнего старого счастья! — И она снова замолчала.
Земан чувствовал, как поддается дурману этой ночи, чувствовал близость тела Бланки. Он несмело положил свою руку на шероховатое дерево лавки рядом с ее рукой, чувствуя, как его пальцы словно магнитом притягиваются к ней... Вот они встретились с ее пальцами...
Неожиданно за ними открылась дверь, на пороге появился старый Свобода:
— Иди, Бланка, ему нехорошо.
Они сразу очнулись.
Бланка поспешно ушла. На ее место возле Земана уселся Свобода. Он будто знал, о чем они здесь разговаривали.
— Они еще любят друг друга, Гонзик, — сказал он. — Очень любят! Только вот не могут об этом сказать. После того несчастья они как бы потеряли общий язык.
Земан насторожился:
— После какого несчастья?
— Ребенок у них умер... Я находился здесь один, когда начались роды. Карел, как всегда, был занят партийными делами. Я бросился в школу, чтобы вызвать по телефону доктора, тебе ведь известно, как у нас с докторами. Когда я возвратился, ребенок уже родился... мертвый... Это был мальчик. Потом объяснили, что он захлебнулся околоплодными водами...
— Значит, это был мальчик?
— Мальчик... Ты же знаешь, что это значит для женщины, Гонзик. Полгода она ходила как тень, а при виде детской коляски начинала плакать. А Карел начал пить, ему стало ненавистно здесь все. Единственное его желание — вырваться отсюда. А ведь здесь так хорошо, правда?.. И при этом сделать-то надо всего малость — взять ее на руки, обнять хорошенько, чтоб у нее дух захватило, и сказать: «Я тебя очень люблю, Бланка, все будет хорошо...» Она ждет этого, Гонзик, и она была бы благодарна каждому, кто бы ей помог... Каждому, слышишь?.. Может быть, и тебе... — добавил он осторожно и испытующе посмотрел на Земана, но вряд ли сумел в темноте рассмотреть его лицо.
Земан быстро сказал:
— Не бойтесь, я завтра уеду. Вообще-то мне больше в районный центр нужно. Я остался здесь только на одну ночь.
— Ты выбрал хорошее время, — с нескрываемым облегчением проговорил Свобода. — Сегодня как раз самая прекрасная июньская ночь — душистая. В такую ночь лучше бы сидеть с какой-нибудь девушкой, а не с таким замшелым дедом, как я. Посмотри, вон из-за холма выходит месяц. Через минуту он засияет, как большая медовая ватрушка...
Земан уже раньше заметил зарево над горизонтом и при словах Свободы снова посмотрел в сторону леса. Неожиданно он вскочил со скамейки:
— Нет, дядя Йозеф, это не месяц! Это где-то горит!
В ту же минуту по деревне разнесся тревожный колокольный звон, и глубокую летнюю ночь пронзила резкая сирена пожарной машины.
Новый планицкий коровник горел всю ночь.
Три пожарных команды из Планице и близлежащих сел тщетно пытались погасить огонь. Длинные красные языки пламени лизали и уничтожали еще не оконченное творение рук членов планицкого сельскохозяйственного кооператива. Очевидно, подожжено было в нескольких местах одновременно. Поджигатели, видимо, использовали какой-то горючий материал. Кроме того, внутри коровника лежала солома, подготовленная для подстилки коровам. Так что новостройка пылала во тьме ярким факелом, жар от нее исходил такой, что люди даже не рисковали приблизиться. В конце концов, взвесив ситуацию, тушившие пожар решили сосредоточить усилия на том, чтобы не дать огню распространиться, и стали поливать водой рядом стоящие избы и сараи.
Сколько же труда было затрачено на то, чтобы построить этот коровник! Люди бескорыстно работали на воскресниках и субботниках. Несколько безземельных крестьян, одним словом — бедняков, которым нечего было терять, основали здесь три года назад кооператив. Вся деревня смеялась над ними как над фантазерами, когда они начали совместно обрабатывать свои крохотные полоски земли, разделенные большими массивами богатых землевладельцев. Однако вскоре произошло объединение наделов, причем кооператив получил изрядный кусок земли, выкроенный как раз из участков злостных насмешников. Потом здесь появился первый трактор, государство экспроприировало для бедняков технику — сеялку, молотилку, веялку, косилки, — и люди перестали смеяться. Нашлись умные головы и среди середняков, которые, поразмыслив, тоже вступили в кооператив.
А потом, наконец, по тем, кто рьяно выступал против кооператива, был нанесен серьезный удар. Служба безопасности устроила обыск у самого богатого кулака в деревне Вацлава Заградника и обнаружила у него скрытые запасы зерна, муки, кожи, мануфактуры и промышленных товаров. То, что произошло, было весьма похоже на раскулачивание, но до суда дело не дошло: старый Заградник повесился в сарае вместе со своей женой. Таким образом, от старой крепкой кулацкой семьи остался только один Эман, который с легким сердцем и без всякого сопротивления передал отцовское имение в кооператив. Он не имел хозяйской жилки и был в семье, так сказать, «уродом». Короче говоря, не в отца пошел — предпочитал шататься по трактирам, вести веселую жизнь с дружками. Привыкнув тратить отцовские деньги, он совершенно не беспокоился об их накоплении.
После операции, проведенной органами безопасности, противники коллективизации совсем попритихли, и вскоре все жители деревни добровольно вступили в кооператив. Испугались зажиточные хозяйчики, ведь и за ними водились грешки, и у них были тайники с разными запасами, да и деньжонки немалые были припрятаны. Поэтому боялись обысков как черт ладана.
Численно кооператив сразу вырос, но дела в нем шли далеко не блестяще. Его председатель, бывший сельский кузнец Йожка Вчелак, был человек нерешительный, слабый организатор, и главное, никудышный хозяйственник. Для обработки полоски земли, которой он владел раньше, его знаний и умения хватало, а теперь, когда надо было руководить многими людьми, техникой, выращивать урожай на больших площадях, он растерялся. Но бывшие хозяева не помогали ему, не советовали, как лучше вести дела. Заложив руки за спину, они с наглой усмешкой и даже издевкой говорили: «Ну, давай приказывай, что нам делать, решай, если ты нас сюда пригнал. Ты все должен знать, ведь ты же коммунист». Он пробовал с ними по-доброму, просил, требовал, но изменить положение к лучшему не сумел, а участия и сострадания в сердцах тех, о кем имел дело, так и не нашел. Более того, все стали называть его плаксой. А за его спиной шел злой шепоток, бог знает кем пущенный, будто бы он и выдал старого Заградника и теперь на его совести две человеческие жизни. Плакса Вчелак узнал об этом, но вместо того, чтобы энергично пресечь подобного рода слухи, совсем пал духом и начал пить.
Стало ясно: если ничего не предпринимать и пустить дело на самотек, то кооператив развалится. Нужно было найти и поставить во главе коллективного хозяйства нового человека, способного предотвратить надвигавшийся крах. Было ясно и другое — налаживанию дел могло помочь только развитие животноводства, обобществление домашнего скота и совместное его выращивание, производство в больших объемах молока, говядины и свинины. Поэтому в кооперативе и начали строить коровник, и у людей появилась надежда спасти кооператив...
А теперь от бывшего коровника остались лишь дымящиеся руины, закопченные четыре стены с полопавшимися стеклами да провалившиеся обгоревшие балки кровли.
Жители, всю ночь впустую сражавшиеся с огнем, невыспавшиеся и грязные, уныло скручивали
