вырвался на свободу. Но попользоваться этой свободой ему не пришлось. Сначала лагерь для беженцев, потом учебный лагерь, а теперь он снова здесь, объятый страхом, как волк-одиночка. И лишь одно его поддерживало: что он не сдался, что он снова настоящий мужчина, что он борется. Воспоминания о жизни за границей были не из самых приятных, поэтому он предпочел нарушить молчание:
— Что это вы читаете, пан священник?
— Житие святых.
— Вера — прекрасное свойство человеческой души. Я вам завидую.
— А вы разве не верующий?
Кристек ухмыльнулся и покачал головой:
— Нет!
— Не верите ни во что?
— Нет.
— Даже в смысл своей борьбы?
Штабс-капитан засмеялся:
— Вы интеллигентный человек, пан священник, и вам я лгать не буду. Так вот: чтобы человек мог во что-то верить, он должен об этом хотя бы чуть-чуть знать.
— Я объясняю веру иначе, — возразил Кристеку священник. — Чем глубже и больше знаешь, тем сильнее веришь.
— Да, но в таком случае верить можно только в бога!
— Так почему вы тогда боретесь, если ни во что не верите?
— Потому что ненавижу.
— Режим?
— Нет. Себя.
— Не понимаю вас.
Штабс-капитан был настроен на беседу и потому спросил:
— Знаете, что такое получеловек? — И, не дожидаясь ответа, начал исповедоваться, изливать свою горечь и ненависть: — Ну, ну, не жмитесь... Не бойтесь... Получеловек! Грубое обращение, которое я слышал сотни раз. И знаете где? В учебном лагере в Баварии от конопатого вонючего Венцеля, американского фельдфебеля из английской разведки, который натаскивал нас по всем методам борьбы, а главное — учил тому, как ненавидеть самого себя. И знаете, он был прав, этот Венцель! Ведь я действительно ничего в жизни не добился: любовь, учеба, карьера — во всем этом я остановился на полпути, я стал предметом насмешек, получеловеком, понимаете? Матерь божья, как же меня унижал этот Венцель! «Вы — бывший штабс-капитан чехословацкой армии? Вы — такой полудурок?» А сам он кто был? Барахольщик, загонял жевательную резинку за забракованные воинские шмотки... А теперь знаете, что у него есть? Весьма доходный бар для военных в Мюнхене.
Священник, сгорбившись, сидел в кресле; истерический монолог Кристека испугал его. Он спросил встревоженно:
— Зачем вы мне обо всем этом говорите?
— Потому что вы уже давно хотите меня исповедать... Я знаю, я чувствую это... Вы очень интересуетесь тем, за что я, собственно, сражаюсь. Так я вам скажу: не за бога, как вы, и даже не за какие-то там дурацкие идеи, как коммунисты... а за то, чтобы совершить однажды что-нибудь великое, значительное, такое значительное, что позволило бы мне, если я туда вернусь, стукнуть кулаком по столу и доказать, что полудурки и полулюди — это они, а не я, и что никто из них и в подметки не годится мне как солдату, и что существуют и более приличные организации, чем этот их лагерь...
Священник боязливо произнес:
— Боже мой, а что же будет здесь с нами?
Кристек, стоявший спиной к столу, все еще возбужденный своей исповедью, медленно повернулся. Неожиданно холодно и без всякого сожаления он сказал священнику прямо в глаза:
— У вас тут есть свои маленькие предприятия... остались со времен оккупации. Вот и боритесь за них...
В этот момент раздался настойчивый стук в дверь. Кристек мгновенно насторожился, быстро вставил обойму в пистолет и прошептал:
— Кто это?
Священник сидел в своем кресле окаменев, словно парализованный.
— Не знаю. Я никого не жду, — с ужасом прошептал наконец он. И, стуча зубами, высказал предположение: — Может быть, полиция?
Кристек резко возразил:
— Чепуха, это исключено!
— Что мне делать?
— Откройте, — приказал Кристек священнику. — Посмотрите, кто там. Но при этом не забывайте, что я держу на прицеле вашу спину. — Он спрятался в углу за широкий шкаф, снял курок с предохранителя.
Священник медленно поднялся, дотащился до двери, ведущей на улицу, и сдавленным от страха голосом спросил:
— Кто там?
Снаружи послышался женский голос:
— Это я, пан священник, Бланка! Откройте!
Раздался звук отпираемого замка, дверь открылась, но священник неожиданно загородил собой проход и Бланку внутрь не пустил.
— Зачем ты пришла? Ведь сегодня воскресенье. Ты никогда не приходила в воскресенье, потому что он дома.
— Но сегодня его нет дома.
Священник понял ее слова по-своему:
— Значит, там все-таки собрались? Он ушел?
— Нет, собрание не состоялось, а Карел сейчас в школе, на каком-то заседании. Вернется часа через два, не раньше. А я у вас пока здесь приберу.
Она хотела войти, но священник в страхе схватил ее за руку:
— Нет... туда не надо входить!
Это остановило женщину, она почувствовала беспокойство священника, но никак не могла понять причину такого поведения.
— Почему? Что с вами сегодня, пан священник?
Священник, оказавшись в затруднительном положении, начал поспешно и неубедительно объяснять ей:
— Я больше не хочу... чтобы ты у меня здесь что-то делала... за спиной мужа. Я знаю, он против этого, и тебе лучше его послушаться, как нас учит святая церковь. Приказываю тебе... во имя святости супружеской... иди домой... иди... Прошу тебя об этом...
Бланка никак не могла понять, что с ним. Потом подумала, что человек он старый, а в таком возрасте людям свойственны всякие причуды. А может, он просто нездоров и хочет побыть один. Она улыбнулась ему и отступила:
— Как хотите, преподобный отец.
Двери за ней захлопнулись, священник запер их и с облегчением вздохнул.
Штабс-капитан Кристек вышел из своего укрытия, поставил курок на предохранитель и вложил пистолет в кобуру.
— Приятная девушка, — сказал он. — С искоркой.
Священник устало доплелся до своего кресла, вытирая платком вспотевший лоб.
— Я всегда ее любил. С детства.
Кристек загадочно усмехнулся:
— Я знаю.
— Что вы знаете?
— Все знаю о вашей любви. Во всяком случае, гораздо больше, чем она сама.
