Они вернулись в расположение полка. Боевую машину с разбитым катком и висящей на борту гусеницей отбуксировали в парк. Маркиза с открытыми, полными слез глазами унесли на носилках в морг. Суздальцев в комнате содрал с себя измызганное тряпье, остался в одних шароварах, снял с плеча кобуру, швырнул ее на кровать. Майор Конь, голый по пояс, шумно пил воду из горлышка чайника. Вода текла по губам, по косматой груди, на которой выступила бусина крови от крохотного, впившегося осколка. Суздальцев с отвращением смотрел на хлюпающие губы майора, на голый череп, на синие воловьи глаза. Поражение, которое они потерпели, было сокрушительным и необратимым. Ракеты, если они находились в доме, уже заворачивались в белые холсты, и проворные люди в чувяках тащили их в безопасное место, как муравьи перетаскивают свои яички из потревоженного гнезда.
— Разведчики называются! Чмо! — Конь отшвырнул чайник и стал перед зеркалом выдавливать из- под кожи стальную занозу. — Пятаков, уебище, вместо солдат детский сад нам подсунул. Сам за броню сховался. Мне, что ли, его сосунков в атаку водить?
— Ты бил его ногой, — глухо произнес Суздальцев, стараясь не смотреть на мясистое, оплывающее жирком тело майора. — Он падал, а ты его бил ногой.
— А ему уже было не больно, — хмыкнул Конь, разглядывая на свет мерцавшую искру стали.
— Ты бил его ногой, когда он был убит. — Суздальцев ненавидел майора, и чтобы ненависть не уменьшалась, а сильнее душила, вспоминал Маркиза, оседающего у стены, красный галстук у него на шее, и майора, ударяющего ногой убитого.
— Ты о чем, подполковник? Ты думай о том, что ракеты просрали. И откуда их будем теперь выковыривать? На мне эти гребаные ракеты висят? Они на тебе висят, подполковник. С тебя будут погоны снимать. А добудешь, тебе будут на погонах дырки сверлить. А мое дело тебе поздравлять с очередным званием и орденом.
— Ты не должен был посылать людей на верную смерть. Без брони атака была бессмысленна. Тебе нужны были не ракеты, а смерть. Ты хотел, чтобы убили солдат. Ты не можешь без крови. Ты садист. Ты любишь пытать. Ты любишь доставлять человеку мучение, а потом его убивать. Сбрасывать с вертолета. Жечь электрическим током. Бить ногой умирающего. Ты садист и сволочь, майор!
— Ах, ты вошь! Интеллектуал! Аналитик! Называется, собрал информацию! Синие ворота! Азис Ниалло! Ты должен был узнать обстановку и не вести нас в укрепрайон. Ты завел нас в засаду. Ты нас подставил под пули. На тебе кровь солдата! Я тебя под трибунал подведу!
Голый череп майора блестел, синие воловьи глаза ненавидели. Две их ненависти питали одна другую, разрастались, вставали дыбом черным клокочущим облаком, затмевали глаза. Суздальцев видел сквозь туман близкие хлюпающие губы майора, его вислые мокрые усы, струйку крови на курчавой шерсти. И в нем раскрывались черные заслонки, разверзалась дымная вулканическая дыра, и в этой дыре бушевало, орало, билось жуткими крыльями косматое чудище, и этим чудищем был он сам. Он слепо потянулся к пистолету, желая уничтожить ненавистные, с мокрой синевой глаза. Видел, как жилистая рука майора двинулась к «калашникову», брошенному на кровать. Секунду они стояли, не дотянувшись до оружия. Створки в голове Суздальцева сомкнулись, скрыли бездну с клокочущим чудищем, только светились раскаленные створки.
Окна комнаты зазвенели. Задрожали стены. Это на дороге, в Герат шла колонна танков, чтобы принять участие в войсковой операции.
Глава десятая
Он искал ракеты, а они ускользали. Он чувствовал их близость по запаху сладких лаков, по тонкому дуновению металла. Видел английские литеры на зеленых пеналах. Протягивал руку и встречал пустоту. Он подкрадывался к ним, когда они сонно дремали в заводи, но они посыпались и рыбьей стаей уносились во тьму. То они летели, оставляя в небе кудрявые трассы, обгоняя друг друга, скрещивая траектории, то спокойно лежали одна к одной, накрытые белым покровом. Пропадали, и он снова рыскал по пескам, кишлакам, перевертывая вверх дном ковры и одеяла, надеясь обнаружить их лежку. Обнаруживал, но афганец Гафар, прижимая ее к себе, выпадал из вертолета, уносил ее в пустыню. Другой афганец Дарвеш лежал на столе, и ракета была в нем, и надо было выпарывать ее электрическим током, и когда она открывалась в его распоротом чреве, липкая, красная, и ее бережно извлекали, она выскальзывала и уносилась на когтистых лапках варана. Их везли по дорогам в расписных «барбухайках», пряча среди овечьих и козлиных голов. Проносили в корзинах под грудами миндаля. Они таились в дуканах, где восседавший перед горками корицы и тмина величавый торговец был оператором переносного зенитного комплекса. Ракеты были совсем близко. Их можно было поймать за скользкие хвосты и липкие дрожащие плавники. Одну пытался поймать Фаиз Мухаммад, он хватал ракету руками, но она вместе с ним исчезала бесследно. Другую перехватывал на лету Ахрам, хватал ее поперек узкого туловища, но она вгрызалась в него, уносила в пустоту. Ворота с маслянистым блеском ярко синели на глинобитной стене, створки были плотно сжаты, за ними, как цепная свора, притаились ракеты, и Маркиз подступал к воротам, прислушивался, и его серые брови, тонкая переносица и чуткие голубые глаза были отделены от ракет створками синих ворот. Створки распахивались, двор был пустым, и на земле, в позе мертвого дискобола, лежал Маркиз.
Суздальцев знал, ракеты все еще находились в Герате, оставались в Деванче, в доме с синими воротами. За ними охотился он, советский разведчик, и иранский спецназ. На рынке напал спецназ, но хотел не убить, а похитить, чтобы добыть информацию, которую он сам добыл у афганцев. Предстоящая войсковая операция подвергнет Герат удару, взломает опорные пункты, перевернет вверх дном огневые точки, разгонит отряды моджахедов. На волне бомбоштурмового удара он проникнет в Деванчу и вновь постарается захватить ракеты.
Так думал Суздальцев, выдвигаясь с разведбатом из расположенья полка. Конь расположился на соседней машине, и после вчерашней ссоры они не сказали друг другу ни слова.
— «Лопата», «Лопата»! Я «Сварка»! — Пятаков связывался с командиром полка, встраивая батальон в маршевую колонну. — Держать дистанцию, на обочину не сходить, — командовал ротный.
В темноте рокотали моторы. Били дымные прожектора. Перекатывались шаровые молнии, освещая борт «бэтээра», громоздкий кунг, пушку боевой машины пехоты. Полк напоминал стальное зубчатое существо, поднявшееся на железные лапы.
К Герату шли в темноте, ориентируясь по красным габаритным огням головной машины. На рассвете достигли низины, над которой волновались предгорья, черные на латунной заре. Низина шевелилась, наполнялась металлом и дымом. Длинным рядом, воздев стволы в сторону Герата, стояли самоходные гаубицы. Поодаль, задрав белесые трубы, расположились установки залпового огня «Ураганы». Батарея «Град» занимала место на площади, предназначенной для артиллерии. Повсюду двигались кунги, сталь отражала зарю. Фургоны с антеннами выставили свои сетчатые параболы, полусферы, отточенные штыри, связывая безвестную низину со штабом Сороковой армии в Кабуле, с командованием округа в Ташкенте, с Москвой, где в Генеральном штабе следили за развертыванием войск. В пыльных лучах сновали солдаты, стараясь не попасть под гусеницы. Ставили палатки, натягивали маскировочные сетки, тянули телефонные провода. Казалось, в эту утреннюю степь из неба опустился инопланетный десант, заполонив долину отточенной зубчатой сталью. Взошло солнце, осветило блеском стройную гармонию оружия, готовую ввергнуть мир в хаос.
Второй раз за эти два дня Суздальцев входил в Герат. Вот придорожные сосны, корни еще в тени, а кроны в солнечном лучистом стекле. Вот изумрудное, свежее после прохладной ночи поле. Вот склады и лавки с вывесками. Но улицы, где вчера текла расплавленная горячая лава, где звенели и бренчали гудки, орали верблюды, теперь были мертвы. Дуканы были наглухо закрыты ставнями. Ни музыки, ни криков зазывал. Ни души. Город укрылся, спрятался, забился в свои глиняные норы, притаился, слушая из глубины рык моторов и звяк гусениц. И где-то в глубинах городских подземелий, оберегаемые от него, Суздальцева, находились ракеты.
