Аккумуляторы резервного питания сели, свет погас, и в этом ледяном мраке, где раздавалось звонкое падение капель и слышался чей-то кашель и хрип, всем сразу, как внушение, явилось знание о неизбежной смерти. И они стали шарить в потемках, нащупывая друг друга. Так живое и беззащитное, случайно возникшее среди непроглядного Космоса, цепляется за другое живое, старясь сохраниться в беспощадном мироздании. Кислород кончался, и загазованный воздух, в котором плавали частички ядовитых эмульсий, металлической пудры и расплавленных пластмасс, – ледяной отравленный воздух попадал в кровь, порождая галлюцинации.
Мотористу в дурмане казалось, что он сидит в деревенской горнице, среди гуляющей и пьющей родни. На столе, на жаркой сковороде, желтеет яичня. Стаканы с водкой сталкиваются и звенят. А он сам на табуретке растягивает малиновую гармонь и залихватски, счастливо поет: «Эх, мороз, мороз, не морозь меня…»
Радисту чудилось, что он в душной постели обнимает женщину. Мнет ее мягкие груди, нюхает потный запах подмышек, разваливает на стороны белые сильные ноги. Погружается в нее бурной, бушующей плотью, приговаривая: «Катя, люби меня, Катя!.. А я всегда тебя буду любить!..»
Коку виделось, что он участвует в драке. В темной подворотне на него напали громилы. Душат и давят, сует под ребра нож. И он отбивался, хрипел, сквернословил: «Хуй вам, суки!.. Все одно меня не возьмете!..»
Моряки один за другим затихали от безболезненных ядов, которые вместе с дыханием попадали в кровь. Словно кто-то милосердный, желая облегчить их мучения, вкалывал в вену снотворное.
Сергей Плужников, обожженный, оглушенный ударами, держался на плаву в черном ледяном рассоле, хватая разбитыми губами едкую горечь. Пальцы скребли маслянистые стены, хватались за трубопровод, из которого вытекала тягучая зловонная слизь. Он доставал головой потолка, плавал в стиснутом воздушном пузыре, высасывая из него последние глотки кислорода. Понимал, что живет свою завершающую минуту, и его сотрясенный разум исходил моментальными, словно зарницы, видениями. Влажный голубоватый асфальт с начертанными красным кирпичом квадратами, и он играет в «классики» с дворовой девчонкой. Мама несет ему в постель синюю чашку горячего молока, в котором торчит серебряная ложечка с медом. Огромный осенний тополь, в золотистой листве, заслоняет окно, и сквозь листву просвечивает студеное синее небо. На блюдечке, на влажной тряпице, лежит набухшая горошина, из которой вот-вот проклюнется заостренный живой корешок.
Горошина набухала, корешок трепетал, стараясь пробить эластичную кожицу. Размягченная пленка лопнула, и крохотный язычок жизни жадно вышел наружу.
Это было последнее, что он увидел, захлебываясь и теряя сознание. Стал медленно погружаться, задевая руками металлические выступы стен. И уже не чувствовал, как сквозь черный корпус лодки к нему в отсек прянул лазурный ангел. Протиснулся, сжав заостренные крылья, чтобы не повредить перья о зазубренные кромки. Прижал Плужникова к могучей груди. Вынес из лодки. Словно ракета, оставляя в океане столб расплавленной плазмы, взмыл в небо, озаряя пустые воды. Понес бездыханное тело с последними, едва уловимыми, биениями жизни в сторону далекой земли, где горели россыпи ночных городов.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Президентский кортеж черным лакированным вихрем вынесся из розовой башни Кремля и помчался по Москве, которая расступалась перед ним, как Черное море перед Моисеем. Вязкое, бестолковое скопище лимузинов разгонялось жестокими милицейскими жезлами, освобождая пустые коридоры. Толпа сметалась с тротуаров, прижималась к стенам домов, ослепляемая фиолетовыми вспышками, оскаленными белыми бамперами, длинными, как темные торпеды, машинами. Сами фасады тесных московских улиц, лепные особнячки, ампирные храмы пугливо шарахались в стороны, открывая пространство для бешеных скоростей, зеркальных стекол, пылающих фар.
В мягкой глубине бронированного «мерседеса» Счастливчик, сосредоточенный, выслушивал Модельера, который давал волю своему раздражению:
– Этот жирный, скользкий желвак Мэр и его прихвостень, мокрый и гнилой от старости Плинтус, устроили тебе провокацию! Помимо моей воли свезли в Москву несчастных вдов и сирот и собираются натравить на тебя! Сделать тебя виновником катастрофы! Устроить вселенский крик и плач и резко снизить твой рейтинг накануне царственного венчания! Такое прощать нельзя!
Они проносились мимо Пашкова дома с лепными вазонами и скульптурами. По всему классическому фасаду, вытянутый как термометр, горел показатель рейтинга. Золотой столб с электронными цифрами – «79», что означало падение на целых два пункта в связи с катастрофой подводного крейсера. Перед фасадом, на рекламном щите, красовалась огромная, рогатая бычья башка, тореадор в золоченом камзоле с алой мулетой и шпагой, и надпись: «Испанская коррида в Москве. Мэр приглашает».
– Ненавижу Мэра и Плинтуса, – беспощадно заметил Счастливчик, ревниво следя за исчезающими электронными знаками, насупленной бычьей башкой.
– Они активизировали свою подрывную деятельность. Можно с уверенностью сказать, что мы имеем дело с разветвленным и хорошо спланированным заговором. Они пытаются контролировать Думу. Имеют сторонников среди губернаторов. В их руках значительная часть прессы, которую сегодня они приведут на панихиду. Даже среди олигархов, присягающих тебе на верность, существует отступник, связанный с предателями. Их цель – не допустить твоего венчания, осуществить перехват власти.
Кортеж вылетал на Новый Арбат, где в блеске витрин, среди сверканья реклам, во всю высоту многоэтажного здания пылала огненная вертикальная линия, которую венчало золотое электронное число – «79». И опять красовалась реклама «Испанская коррида в Москве. Мэр приглашает».
– Мне не страшен их заговор! – надменно произнес Счастливчик. – Я верю в мой народ, верю в мой рейтинг! Если их деятельность станет нестерпимой, я через их голову обращусь к народу!
– Не следует их недооценивать, мой друг. Плинтус, старый краб, переползающий из одной исторической эпохи в другую, помнит вавилонский двор, иерусалимский синедрион, спальню Клеопатры, византийский престол, королевские покои Карла Великого. Он обворожил Сталина, обволок сладкой слюной Хрущева, оплел интригами Брежнева, одурачил легковерного Горбачева, обольстил нашего сурового Истукана, а теперь надеется обыграть тебя. Чтобы отсечь тебя от народа, он распространяет слух, что в тебе течет еврейская кровь.
Они влетели на мост, за которым туманилась розовая остроконечная гора гостиницы «Украина». Свернув на набережную, они стремительно приближались к Киевскому вокзалу, к отелю «Рэдисон – Славянская», где среди траурных флагов, черных, колеблемых лент сверкало электронное табло с дрожащими бриллиантовыми цифрами – «79».
– Как мне себя вести с несчастными вдовами? – Счастливчик неуверенно взглянул на Модельера, и в его
