– Потому что он оказался рыбой…
Так, неспешно беседуя, они гуляли по залу, и Роткопф постепенно перешел к делу:
– Бизнес-сообщество поручило мне переговорить с вами, хотя я знаю, что Мэр уже частично посвятил вас в некоторые детали проекта…
Плинтус насторожился, отчего его зоб стал абсолютно черным, в мелких блестящих крапинках.
– Счастливчик стал абсолютно невыносим и опасен, забросил дела государства, помышляет только о рейтинге, который беспокоит его как предстательная железа… Пресловутая „вертикаль власти“ – есть наступление на экономические свободы, которые так дорого нам с вами достались… Он пускает на российский рынок иностранные банки и транснациональные корпорации, которые проглотят нас как мелких противных рыбешек, пример тому – слияние „Бритиш петролеум“ с ТНК и „Седанкой“, а также „Боинга“ с велосипедной фабрикой в Вышнем Волочке. Венчание на царство, которое замышляет Счастливчик, разговоры о его дальнем предке Рюрике, а также загадочное исчезновение из страны Первого Президента делают Счастливчика бесконтрольным и грозят национальной катастрофой… Главный виновник наших бед – выскочка и временщик Модельер! Это Бирон наших дней! Мадам Помпадур в правление Людовика! Лаврентий Берия в эпоху позднего Сталина! Он подпаивает Счастливчика настоем мухоморов, предлагает ему слушать „транс“ и дает нюхать перед сном „дедушкин табак“, что делает Президента игрушкой в руках Модельера, орудием его безумных, глобалистских замыслов…
Плинтус торжествовал, ощущая собственную значимость, вновь, который уж раз за последние два тысячелетия, помещавшую его в центр тайного заговора. Впервые он почувствовал этот сладостный трепет, когда вошел в круг зелотов, на окраине Иерусалима познакомился с красавцем евреем, мечтавшем о первых ролях в Иудейском царстве, что, в конце концов, завершилось Голгофой и Христовым распятием. При этом воспоминании зоб Плинтуса стал темно-зеленым, с таинственным серебристым отливом, как ночная листва в Гефсиманском саду, озаренная луной. До сих пор без волнения Плинтус не мог вспоминать блестящий, сияющий круг, встающий из вершин кипарисов.
– Мы должны отделить Модельера от Счастливчика! Навсегда! Эту работу выполнит боевой лазер станции „Мир“ ровно через неделю… Я финансирую проект! Я завлеку Модельера на праздник и посажу его рядом с собой на кресло номер „14“, куда будет нацелен луч! Вот только куда-то запропастился Буранчик, черт бы его побрал! Мерзкий обжора и бабник укатил куда-то на Лазурный берег! Ну да мы и без него сами с усами…
Плинтус чувствовал сквознячок страха, сопутствующий всякий раз подобным заговорам, когда есть шанс проиграть и погибнуть, но и ослепительная возможность победить и выиграть.
Именно этот сквознячок лизал его щеку, проникая сквозь бойницу старинного замка, где обосновались альбигойцы, которые всего месяц спустя пылали, словно стеариновые свечи, прикрученные к столбам, и он, сидя рядом с инквизитором, опускал капюшон пониже, чтобы не виден был золотой как смоляной костер зоб, раздувшийся от торжества.
– Лишенный Модельера, Счастливчик будет беспомощным… Либо он добровольно напишет свое отречение, и мы сошлем его в Валаамский монастырь, либо он унаследует судьбу Павла Первого, слишком туго завязавшего на шее шелковый шарф… И тогда вы, наш имам и благодетель, возглавите страну! Только вы можете стать лидером новой России в ее ослепительно-олигархическом воплощении!..
Зоб Плинтуса переливался спектром как вершины Гималаев в час заката.
Плинтус скосил глаза к переносице, рассматривая рисунки на зобе, сказал Роткопфу:
– Принимаю ваш план… Последние страницы книги „Мед и пепел“ будут осмыслены мной в духе услышанного…
Роткопф бережно взял Плинтуса под руку и медленно, как водят парализованного Папу Римского, повел обратно к друзьям…
Из ворот дворца, по аллее, ведущей в центр города, выступила красочная процессия. Впереди, на шести боевых слонах, в облачении индийских воинов, ехали олигархи. Время от времени березовыми прутиками щекотали благородных животных за ухом, и те, подымая хоботы, ревели голосом Иосифа Кобзона мелодии бывшего СССР. За ними, в роскошных носилках, под узорным балдахином, восседал Плинтус, в пышной восточной чалме, шелковых шароварах, скрестив по-турецки ноги в чувяках с загнутыми мысами. Великолепный малиновый бант прикрывал его зоб. Он держал в руках старинный телескоп из обсерватории Улугбека, наблюдая обратную сторону Луны. Носилки несли на плечах мускулистые негры из Республики Чад, проходящие обучение в Академии гуманитарных наук, где Плинтус читал курс аэробики. За ними, нарядной толпой, на одноколесных велосипедах, тонко сверкая спицами, катили клоуны, по совместительству – члены „Серафимовского клуба“, с завязанными морским узлом носами. Им сопутствовали певицы и плясуньи трех приглашенных на праздник ансамблей. Обнаженные и прекрасные, демонстрировали красоту и грацию своих ослепительных тел, не стесняясь прелестей, которые у каждой из красавиц имели свою неповторимую тайну. Следом тяжкой поступью шагали легионеры, утомленные галльским походом, суровые, в шрамах, неся на плечах зазубренные копья. Вид идущих впереди обнаженных дев возбуждал отвыкших от женщин воинов, и они стыдливо прикрывали пах боевыми щитами. В смокингах, в безупречно белых манишках, шли послы, отдавая дань почитания дипломатическому искусству Плинтуса. Геральдисты несли символы олигархической веры – алюминиевого орла, никелированную змею, усыпанного сапфирами паука, электронную цифру, пульсирующую в воздухе как шаровая молния, ковш расплавленной стали, из которого вылетали яркие золотые брызги, и огромный нефтяной факел, столь высокий, что от его пламени начинали гореть ветки сосен. Шествие замыкал сводный оркестр Общества глухих, который исполнял мелодии мюзиклов „Чикаго“, „Норд-ост“ и „Собор Парижской Богоматери“. Вся процессия, прикрываемая с воздуха вертолетами „Апач“, продвигалась к центру священного города, где сияло золотое солнце Унитаза.
Был ясный осенний день, когда воздух Подмосковья полон тончайших нежно-желтых переливов, серебряных паутинок и лучистых легковесных семян, которые несутся в голубизне, словно хрупкие звезды. Плинтус величаво принимал полагавшиеся верховному жрецу почести. Его сняли с носилок, медленно, под курлыканье пролетавших журавлей, стали подымать по ступеням. Ловкие слуги совлекали с него шаровары, подштанники. Стянули шитый серебром халат, бронежилет, дамскую комбинацию. Бережно расстегнули бандаж, развязали малиновый бант, давая зобу свободно разлиться по широкой груди, как разливается клюквенный кисель по клеенке. Его не торопились сажать на унитаз, ибо он еще был слишком узок в бедрах и мог провалиться в золотую бездну, откуда еще никто не возвращался. Олигархи окружили подножье, опустились по-рыцарски на одно колено, приложили ладонь к сердцу, склонили в смирении головы.
Роткопф, признанный лидер и знаток заклинаний, начал читать священный текст на забытом праязыке:
– Мирандо эско элитаниум пурго ест. Эспрайто малиниум унитарум арагвис ластус…
При первых же звуках молитвы Плинтус стал расширяться, разбухать.
