Генералитет похохатывал, обменивался солеными, с привкусом казармы, шуточками, делился впечатлениями о недавних маневрах, прошедших на Куликовом поле с участием элитных Стрелецкого и Засадного полков.
Тут же был дипломатический корпус, причем бросалось в глаза, что послы Америки и Китая уселись в одно кресло, американец устроился на коленях китайца, и оба, закрывшись газетой „Вашингтон пост“, занимались однополой любовью.
Кресла в первом ряду занимали самые именитые, вельможные гости: спикер Государственной Думы Утка, странно ассоциирующий себя с летающей, подлежащей сожжению станцией, а потому явившийся с портативным огнетушителем; спикер Совета Федерации, славный тем, что великолепно воспроизводил губами звук, который раздавался в президентском желудке, а иногда и в кишечнике, именно он впервые, как бы вскользь, озвучил желание народа перейти от президентской республики к монархии; Мэр, нарочито подвижный и бодрый, весь из мускулов, промытых желваков, натренированных сухожилий, напоминавший симпатичного носорога, было видно, что он гордится звездным небом, расчищенным стараниями его воздушных дворников; Плинтус, неповоротливый, на кривых ногах, волоча со ступени на ступень отвисший пеликаний зоб, благосклонно сующий в чужие ладони свою, со сросшимися пальцами, остроумно пошутил, проходя мимо посла Соединенных Штатов: „Сэр, мы гасим сегодня одну небесную звезду, но зажигаем сорок шесть новых“, – посланец Вашингтона, пыхтя, ничего не ответил, а обнимавший его китаец произнес: „Не месай!..“ Следом поднимались губернаторы, олигархи, темноликий Патриарх, куривший „гаванну“ производства валаамской табачной фабрики, и, наконец, блистательный Роткопф с огненно-рыжими, до плеч, волосами, пропускавший вперед Модельера, скромно одетого в поношенный мундир штабс-капитана уланского полка.
– А где Президент? – Роткопф красивым движением головы отбросил назад медные кудри.
– Он отбыл в Германию на подписание двустороннего соглашения, согласно которому запускается гигантский мусоропровод из Европы в Россию, поставляющий нам промышленные отходы, в том числе и радиоактивные… – Модельер стряхнул с серебряного эполета пылинку. – От этого, как вы понимаете, зависит судьба нашей индустрии. Мы с вами здесь отдыхаем, а Президент работает!
– Жаль, что он не сможет насладиться предстоящим зрелищем…
– Он узнает о нем из наших пересказов и из теленовостей…
Оба подымались по ступеням, готовясь занять предназначенные места. На билете Роткопфа была начертана цифра „13“, а у Модельера – „14“.
– Несчастливый номер, – Роткопф сокрушенно опустился в кресло. – Вечно мне не везет… Рыжий, да еще и „тринадцать“. Как не почувствовать своей неполноценности…
– Давайте поменяемся… Садитесь на мое, „четырнадцатое“, кресло. Хоть наполовину вас разгружу…
– Да нет, семь бед – один ответ! – печально махнул рукой Роткопф, удобно располагаясь в кресле. Модельер успел различить в его глазах молниеносную вспышку, какая случается в перегорающей электрической лампочке. Мысленно усмехнулся. – Повторяю, я готов занять место „тринадцать“ и испытать на себе все превратности судьбы…
– Каждому свое, – голосом фаталиста ответил Роткопф, с тайным волнением представляя, как далеко, по орбите, мчится космическая бабочка, приближаясь к Москве. Боевой лазер, установленный среди ее сочленений и крыльев, готов выпустить огненное точное жало в кресло номер „14“ и, перед тем как сгореть и исчезнуть, вонзить в ненавистного Модельера свое острие.
– А где наш милый Буранчик? – поинтересовался Роткопф. – Ведь он – главный режиссер этого космического театра…
– Вы правы… Когда сегодня утром он мне позвонил, я так и назвал его – „космический Мейерхольд“. Буранчик находится в Центре управления полетами и оттуда режиссирует спектакль.
Между тем, в вечернем воздухе, среди фиолетовых фонарей, игрушечных фонариков, мерцающих светляков прозвучал торжественный голос, напоминающий взволнованный державный баритон диктора, объявлявшего когда-то о первом запуске человека в Космос:
– Работают все телевизионные каналы и радиостанции России!.. До торжественного сожжения космической станции „Мир“ осталось десять минут!..
На эстраде грянула бравурная мелодия. Два певца, один в парике, другой с легким подергиванием головы, обнялись и дуэтом запели песню тоталитарного прошлого: „Орлята учатся летать…“
Сразу же после песни прожектора осветили пульт, на котором краснела огромная кнопка. Юморист, кому правительство поручило нажать кнопку и начать снижение станции в плотные слои атмосферы, подошел к микрофону и с листа, поглядывая темными, как маслинки глазками, усмехаясь сладким и липким как карамелька ртом, зачитал анекдот той поры, когда свирепые наследники Сталина один за другим отправлялись в космические полеты.
– Абрамович тоже полетел в Космос, но забыл свой космический позывной. Выходит по рации на соседний космический корабль: „Сокол“, „Сокол“, я – Абрамович!.. Кто я?.. Ответа нет. Он снова: „Сокол“, „Сокол“, я – Абрамович!.. Кто я?.. Нет ответа. Он в третий раз: „Сокол“, ну пожалуйста, ну я – Абрамович!.. Кто я?» «Ты – жопа!» – был ответ.
Вся площадь содрогнулась от смеха. Хохотали, взявшись за животы, космонавты. Престарелый конструктор ракет, сотрясаясь от хохота, уронил катетер, и струйка потекла на мундир генерала, который подумал, что это вечерняя роса. Губернаторы из центрально-черноземных областей тузили друг друга кулаками, повторяя сквозь хохот: «Ты – жопа!.. А я?» Олигархи, привыкшие к самообладанию, улыбались, но было видно, что им нелегко сдерживать смех. Американский и китайский послы, напоминая двухголовое животное, потребовали переводчиков. Спикер Утка случайно нажал огнетушитель и завалил щетинистое лицо спикера Совета Федерации густой пеной. Но тот нашелся, достал бритву «Жиллетт» и начал скоблить лицо, делая вид, что бреется.
– Вам не холодно? – заботливо поинтересовался Роткопф, предлагая Модельеру свой пиджак.
– О нет, благодарю… Я подумал, что нашему замечательному юмористу после его сегодняшнего подвига следует присвоить звание «Герой России».
На всей площади погасли фонари, померкли фонарики, улетучились игривые светлячки. И во всей торжественной осенней красе раскрылось черное осеннее небо, полное звезд. Воцарилась тишина, в которой был слышен гул отдаленного города.
