Она мечтательно смотрела на розовое поле, где уже не было ни путника и что-то тихо и благоговейно светилось.
Он провожал маму и бабушку на автобус. Подсаживал на скользкую ступеньку. Смотрел, как удаляется по сумеречной дороге старенький автобус, и кто-то махал ему сквозь замороженное стекло…
Когда стемнело и на улице отшумели все грузовики, трактора и сани, отгудели голоса и отстучали сапоги подвыпивших скотников, шоферов и трактористов и в черных избах зажглись желтые незанавешенные окна, Суздальцев завернул в сельский клуб. Большое, нелепое, перестроенное здание было когда-то поповским домом. В нем стояла высокая железная печь, деревянные скамейки. Над сценой висели кумачовые транспаранты, объявлявшие кино самым важнейшим в мире искусством. Иногда здесь прокручивались фильмы, собиравшие необильных, ерзающих на скамейках сельчан. Проходили совхозные собрания. Давались концерты заезжими артистами. Но в обычное время клуб бывал почти пустым. Слабо натопленная печь не грела. Завклубом, унылый болезненный мужик, крутил на проигрывателе десяток поднадоевших танцевальных мелодий. На них сходились два-три неженатых, хмельных парня, две-три подраставшие, наливавшиеся соком девицы и несколько шустрых девчонок-малолеток. Малолетки начинали красить ногти строительным лаком, танцевали друг с другом и вдруг, прыская смехом, убегали куда-то, если к ним подкатывался тракторист Леха, вечно хмельной, в кирзовых, с завернутыми голенищами сапогах.
И на этот раз, когда вошел Суздальцев, звучало какое-то набившее оскомину танго. Малолетки танцевали «шерочка с машерочкой». Девицы повзрослее призывно поглядывали на Леху-тракториста, ожидая, что он пригласит их на танец. Но Леха резался в домино с другом Серегой, приходившим из соседней деревни проведать приятеля и распить с ним чекушку водки.
Суздальцев потоптался на скользком мерзлом полу, подержал ладони у черной печки, усмехнулся двум смешным танцующим малолеткам и был готов покинуть публичное место. Хотелось прогуляться по пустой улице, уходившей за деревню в гору, откуда было видно все огромное небо с разноцветными звездами.
Дверь в клуб отворилась. Неожиданно вошла не бывавшая здесь молодая женщина. Она поразила Суздальцева свежей красотой. Круглое, румяное от мороза лицо, пунцовые насмешливые губы, маленький милый нос; под воздетыми, наведенными тушью бровями синие, яркие, страстно блеснувшие глаза. Одета она была в шубку, под которой выступала сильная грудь, на стройных ногах были ловкие сапожки, и от нее исходили свежесть, веселье и влекущее очарование. Их глаза встретились. Суздальцев почувствовал, как холодный, дымный воздух, их разделявший, вдруг посветлел и согрелся. От него к ней и от нее к нему полетела горячая волна, от которой ему стало душно.
В это время проснулся сонный завклубом и поставил заигранное, с потрескиваниями танго. Суздальцев шагнул в светлом горячем пространстве, поднимая руки. Женщина подняла свои еще прежде, чем он обнял ее за талию. Они танцевали в шубах в мерзлом клубе, под тусклыми лампами, и он видел, как насмешливо дрожат ее губы, какая милая ложбинка идет от маленького носа к верхней припухлой губе. И ему вдруг захотелось поцеловать эту припухлую пунцовую губу. Она будто угадала, чуть отстранилась и ярко, прямо посмотрела на него, то ли останавливая, то ли, напротив, приглашая совершить задуманное. Пластинку заело. Музыка кончилась, и женщина освободилась от его объятий и, не сказав ни слова, ушла.
– Кто такая? – спросил он у тракториста Лехи.
– Верка Мансурова. Солдатка. Муж в армии, а она из города к матери иногда приезжает. Гулящая Верка. А ты что оробел? Иди, догоняй, она не откажет.
И снова отдался страстной игре в домино.
Суздальцев вышел на улицу. Было звездно, пусто. Дорога слабо мерцала. И не было на ней женщины, только сердце его продолжало сладко ныть.
Он подходил к дому, когда навстречу ему, поскальзываясь, причитая, выбежала женщина, продавщица сельпо. Не разглядев его в темноте, крикнула на ходу:
– Николай Иванович удавился!
И побежала дальше, разнося по деревне страшную весть.
В доме Николая Ивановича ярко горели окна. У крыльца толпились люди. В свете окна виднелась милицейская шинель. Тетя Поля, ахая, толкалась на крыльце:
– Господи, грех-то какой! Кто же его теперь отпевать-то станет. За что ты так себя, Николай Иванович! – и она рыдала, закрывая плачущий рот платком…
Командир разведбата Острецов, воевавший в пыльных предгорьях, над которыми, как сновиденья, парили розовые и голубые хребты, готовился праздновать свой день рожденья. Вечером он ждал в свой модуль друга, начальника штаба, двух комбатов, с которыми недавно вернулся из рейда по мятежным кишлакам. Он ждал, что к застолью присоединится замкомандира полка, с которым у него начали завязываться неслужебные товарищеские отношения. Прапорщик по случаю праздника раздобыл барана, который, как всегда в подобных случаях, подрывался на минном поле. Была припасена литровая канистра спирта, пахнущего соляркой, ибо спирт завозили в воюющую армию нелегально, в цистерне из-под топлива. Таким образом обманывали не слишком бдительных пограничных таможенников. Всю мужскую компанию согласилась обслуживать официантка офицерской столовой, расторопная и радушная, с открытыми до плеч пышными руками, по которым Острецову хотелось провести ладонью, от запястья с часиками до открытых подмышек, заросших светлой куделью.
Празднество было намечено на вечер, а днем Острецову предстояла встреча с агентом-афганцем, который за плату поставлял информацию о мятежных отрядах, нападавших на грузовые колонны. Свидание было назначено в полдень, в стороне от трассы, на перекрестке проселочных дорог, где приютился одинокий дукан, окруженный фруктовым садом. Туда, в этот бедный магазинчик, должен был явиться агент. И туда же, переодетый в афганское облачение, в сопровождение прапорщика направлялся Острецов, делая все, чтобы остаться невидимым для случайных глаз.
Информация, которую хотел добыть командир разведбата, касалась недавнего дерзкого нападения, когда группа повстанцев ночью подобралась к сторожевому посту и без единого выстрела, пробивая шомполами ушные перепонки спящих солдат, уничтожила незадачливый пост. Встреча с агентом не могла продолжаться более двух часов. И Острецов, облачаясь в восточное долгополое одеяние, примеряя перед зеркалом черную шиитскую чалму, думал, что, вернувшись, успеет попариться в бане, хорошенько побриться и предстать перед друзьями радостным и благодушным именинником.
Прапорщик, отрастивший в целях маскировки рыжую подковообразную бороду, ждал его в кабине трофейного грузовичка с жестяным измызганным кузовом. Перед лобовым стеклом висели раскрашенные безделушки, напоминавшие амулеты или елочные игрушки.
– Едем на Лайдак к дукану. Там встреча с Али. Сойду за километр до развилки, – произнес Острецов, запрыгивая в кузов, запахивая полу, под которой надежно прятался короткоствольный автомат для ближнего боя. – Если увидишь наблюдателя, не тормози, проезжай мимо.
– Не в первый раз, товарищ капитан.
Острецов усмехнулся, подумав, что свой день рождения встречает в азиатской хламиде, с намотанной на голову черной тряпкой.
Катили по бетонке среди бесцветных от жара холмов. Казалось, вершины стекленеют, трепещут, и с них стекает расплавленный камень. Свернули с бетона на проселок в бархатно-белой пыли, которая поднималась за грузовиком, как белый дым. Издали должно было казаться, что по дороге едет горящая машина. Наблюдатель противника, если он находился в холмах, мог видеть этот дымный шлейф, и его бинокль всматривался в рыжую бороду водителя и в чалму сидящего в кузове Острецова. Приближался перекресток, и прапорщик притормозил, позволяя Острецову выпрыгнуть на землю. Тот стоял, закрыв глаза, ожидая, когда отлетит в сторону удушающее облако пыли.
На зубах похрустывало, чувяки наполнились бархатной пудрой, и он пошел по проселку, стараясь подражать походке туземцев, вытягивая вперед шею, наклоняя тело, перекатываясь с пятки на носок. Не достигая перекрестка, свернул в холмы. Прячась в безлюдных складках, увидел с вершины, как сходятся вместе две мучнистые дороги. На обочине у перекрестка приютился глинобитный неопрятный домик с проемом в стене, где пестрели баночки с освежающими напитками «си-си», контрабандные сигареты и коробки с дешевой бижутерией, на которую были падки женщины бедных кишлаков. За дуканом рос чахлый, изнывавший на солнце сад, виднелась груда земли от вырытого колодца, соединявшего с поверхностью длинный подземный арык. Острецов прилег на вершину и стал наблюдать окрестность, ожидая, когда появится связник.
