отход. Посылает в сухие заросли короткие секущие очереди. И оттуда прилетает граната, бьет в воду, подымает солнечный бурный всплеск.
Теперь этот белесый капитан, седой, постаревший, стоял, прикованный к мачте, дико вращал черно- синими затравленными глазами.
— Как ты здесь очутился? Какого черта? — Есаул погружался в головокружительную воронку, в которой вращались континенты, хребты, пылящие по бездорожью колонны, валила по солнечной площади гончар-но-красная, черная, как расплавленный вар, толпа. И он, армейский разведчик, на горячей пыльной броне гнал сквозь город, мимо глиняных куполов и дува-лов, и тянулся высокий, как хвощ, зеленый стебель мечети. — Почему ты здесь, капитан?
— Когда тебя сбили над пустыней Регистан и ты попал в плен к полевому командиру Сайду, моей группе дали приказ вытаскивать тебя обратно. Мы десантировались в центре пустыни, у обломков самолета. Шли по следам, подбираясь к кишлаку, и цопали в засаду. Потеряли троих и ушли с боем, унося убитых. Так и не пробились к кишлаку.
Есаул, как сквозь толщу воды, видел кишлак, по которому его провезли, перебросив через спину коня. Дом, окруженный глинобитной стеной с кривыми кирпичными башнями. Утоптанный двор с кучами белой соломы. Гнутая балка, под которой висело его вялое, как стручок, безвольное тело, и далекая, на окраинах кишлака перестрелка. Группа спецназа с белесым капитаном пробивается к нему на помощь, теряя бойцов, и теперь, пройдя по огромным кругам, две их жизни по чьей-то таинственной воле встретились на борту теплохода.
— Почему ты здесь оказался? — Есаул силился вспомнить имя капитана, которому время с тех пор набросало на погоны звезд, а в рыжеватые волосы — белого пепла. — Напомни, как твое имя!
— Полковник Клычков, инструктор по спецоперациям Управления Генерального штаба. В отставке. Попался на удочку твоих спецэффектов, выпустив боекомплект по мыльному пузырю. Мы не работали с го- лографическими объектами, и это результат отставания русской военной науки от достижений противника, которому ты служишь верой и правдой.
— Я служу Государству Российскому. — Есаул испытал толчок в сердце, как если бы рука полковника отстегнулась от мачты и послала ему в грудь прямой удар.
— Ты служишь жидам. Ты нарушил присягу, данную СССР. Переметнулся на сторону врагов России, которые купили тебя с потрохами. Ты хуже жида, потому что бросил к их ногам все, что свято для русского человека. Ты — шабесгой, а это хуже собаки.
На верхних палубах, где собрались соглядатаи, послышался ропот:
— Да это фашист!
— Вот видите, господа, миф о русском фашизме — вовсе не миф!
— Почему его не убили? Зачем привели на корабль?
Толстова-Кац навалилась кулями грудей на поручни, распушила пышные юбки. Словно сова, нависла над пленником, готовая вцепиться в него когтями и отточенным клювом.
Посол Киршбоу покрылся розовыми пятнами, пытливо взирал на пленника, на Есаула, словно старался отыскать существующую между ними тайную связь.
— Быть может, тебя обидела власть? Кто-то сломал твою карьеру и ты решил отомстить? — Есаул старался не выдать волнения, горького сострадания, мучительного влечения в то исчезнувшее драгоценное время, когда в далекой, сине-розовой, изумрудно-зеленой стране, среди разноцветных хребтов и горячих пустынь двигались русские полки, империя казалась незыблемой, тянулась к «теплым морям», из Кандагарской долины одним рывком Россия могла очутиться на жарких берегах океана, омыть броню своих танков в океанской соленой волне, и они, офицеры великой армии, продолжали вековечное русское дело. На их утомленные лица ложился загар великих азиатских пространств. — Быть может, глаза твои затмевает месть и ты не видишь истинного положения вещей?
— Истинное положение вещей в том, что ты предатель! Предал Россию, предал армию, предал русский народ! Служишь жидам! — Полковник Клычков, отекая кровью, упирался спиною в мачту, чтобы не упасть. Плыл на носу корабля среди волжских разливов, цветущих лугов, опаляя ненавистью толпящихся на палубе врагов, которые тянули к нему жадные руки, тыкали пальцами, желали ему смерти. — Ты служишь жидам, которые изгрызли Россию, сожрали ее богатства, изводят под корень народ. Жид сидит в банке. Жид — в Генеральном штабе. Жид — в церкви. А русский народ исчезает, оставляя после себя одно бесконечное кладбище!
Есаул видел, как жадно наблюдает за ними обоими посол Киршбоу. Как Толстова-Кац насылает сверху колдовскую тучу, из которой в глаза полковника сыплется ядовитый перец, вызывая больные слезы, на рану в ноге льется ядовитый рассол, причиняя нестерпимую боль, в душу вливаются яды, не оставляя надежды. Пленник, сражаясь из последних сил, борясь с неминуемой смертью, плюнул Есаулу в лицо:
— Жидовский прислужник!
Есаул страдал, сносил оскорбления. Был не в силах кинуться к боевому товарищу, разнять наручники, подставить плечо. Отвести в каюту и там омыть глубокую рану, наложить повязку. Вынести из боя, прикрывая собой, как когда-то на быстрой реке прикрыл его капитан.
— Полковник, зря растрачиваешь свое красноречие, — произнес Есаул. — Лучше расскажи, что за группу ты сколотил. Чего добивался.
— Это группа возмездия. Одна из многих, кто уже начал мстить. Уже взяты на учет все предатели, все жиды, их виллы, дворцы, их банковские счета и их злодеяния. Уже собрано на тайных складах оружие, снаряжены фугасы, сложились боевые тройки. Все готово к восстанию, и скоро полетят на воздух ваши «мерседесы» и «джипы», запылают ваши дворцы, и жидовская кровь окропит измученную русскую землю. На улицы городов и поселков выйдет русская молодежь. Исполненная праведным гневом, пройдет своим маршем, подымая руку к русскому солнцу, выкликая «Слава России!». Каждая русская слеза, каждая оскорбленная женщина, каждый растленный ребенок будут отомщены. Мы подстерегали ваш развратный ковчег и хотели его уничтожить. Не удалось. Сделают другие. Еще не успеет просесть моя могила, как вы все погибнете! — Черно-синие глаза полковника пророчески сверкали. Бледное лицо сотрясала конвульсия ясновидения. На горле дрожала пульсирующая толстая жила. Голос казался клекотом яростной птицы.
Есаул горевал, любил его, казнимого у стального столба. Думал, как вырвать из рук палачей, спрятать до времени в надежное место, покуда не начнет осуществляться сокровенный план. Тогда полковник Клычков будет призван на службу. Войдет в новую элиту России. Будет верным соратником. Вновь воскреснет их русское, офицерское братство.
Толстова-Кац брызгала уксусом, который попадал в глаза полковника, выжигая зрачки. Выплевывала язычки ядовитого пламени, которые прожигали тельняшку, оставляя на теле кипящие волдыри. Протягивала длинные пальцы, с которых слетали дрожащие синие молнии, впивались в пленного, пытая электрическим током.
— Убейте меня! — слабея, хрипел полковник. ^ Иначе я вас убыо!
Есаул панически думал, как прекратить истязания Как укрыть полковника от мучителей. Как не выдать себя, сохранив драгоценный план.
— Убейте меня, жиды! — хрипел полковник Клычков.
Есаул повернулся туда, где стояли бойцы «Альфы» в черных мундирах и масках. Сквозь прорези смотрели их выжидающие глаза. Собирался позвать командира.
Сквозь цепь охраны на палубу вдруг вышел губернатор Русак, маленький, с колючими усами и азартной улыбкой. На голове его красовалась тирольская охотничья шляпка с фазаньим пером. Шерстяные гетры, вельветовая безрукавка, кожаный ягдташ на боку — все выдавало в нем нетерпеливого охотника. В кулаке был сжат поводок, на котором хрипел, рвался, перекатывал дрожащие мускулы белесый бультерьер.
— Куси его! — визжала сверху Толстова-Кац, втыкая в воздух длинные, с загнутыми ногтями пальцы, с которых сыпались молнии. — Вырви горло мерзавцу!
Губернатор Русак сорвал с бультерьера намордник. Оскаленная дикая пасть с розовыми деснами и яркими клыками рванулась вперед.
— Куси его! — визжала колдунья.
Русак спустил поводок. Пес длинным мощным броском кинулся к пленнику. Хрипя, припал мордой к его открытой шее, к синей пульсирующей вене. Сомкнул клыки. Было видно, как они утонули в хрустящей плоти,
