сансары, и обнаруживались сущности прежних жизней Президента Парфирия.
Маленький злобный хищник, похожий на красноглазую крысу, вскакивал на спину ленивого динозавра, грыз сочное, брызгающее мясо. Нарядный полосатый жучок, похожий на драгоценную брошь, вылезал из туловища гигантского гниющего кита, чья туша взбухала на отмели. Евнух в гареме султана, среди изразцов и узоров, с тучным животом, бабьей фудыо, поливал из ковша обнаженную девочку, ее смуглые плечи, острые грудки, стыдливо сжатые ноги, улыбался вожделенной улыбкой, вел пленницу в опочивальню султана. Сухой перезрелый стручок на ветке африканской акации, под которой дремал утомленный лев, растворился, семена просыпались на спящего зверя. Мать Евы Браун с любовными стонами обнимала мужчину, кусала его усы, раздирала ногтями лопатки любовника, чувствуя, как вторгается в нее горячая лава, клокочет в дрожащем лоне. Старый слепой налим в гниющем омуте с заржавелым крючком в губе и обломком медной блесны. Зеленая невесомая тля, ползущая по волосатой руке Каина, когда тот с топором подкрадывался к спящему Авелю. Папа Сикст, шестипалый, в серебряной тяжелой парче, искушаемый страшным соблазном, с нимбом над головой, похожим на колечко табачного дыма. Зеленоглазая стрекоза с голубым изогнутым телом, пожирающая крылатого муравья на опушке леса под Суздалем. Истошно кричащая нянька, на глазах которой убийцы ножами режут царевича у царских палат в Угличе. Танцовщица «Фоли Бержер», поправляющая кружева на гибкой ноге, позирующая художнику Дега. Крохотная вошка, притаившаяся в душной шерсти верблюда, вяло бредущего через красные пески пустыни Регистан.
Колесо сансары крутилось, как огромная карусель, пронося перед глазами Есаула странные образы — бывшие перевоплощения Президента Парфирия.
И вот Есаул прыгнул на карусель, и его понесло в иное пространство и время.
Он снова висел под сосновой балкой во дворе афганского кишлака, подвешенный на жесткой веревке. В гончарной стене голубел изразец. За стеной раздавался перезвон колокольчиков — в кишлак входил караван, над изгородью плыли губастые верблюжьи головы. Его голое тело пузырилось, обожженное солнцем. На ребре, как от удара копья, кровенела рана, которую сосали мухи. Под голыми ступнями темнела высыхающая лужа мочи.* Голова гудела от ушибов, от солнечного перегрева, от безумных мыслей. Сквозь слезы, колючее, проникавшее под ресницы солнце, из пыльного света и горячечного бреда возникало видение — ангел великанских размеров. Его сияющие, выточенные из драгоценного камня ноги. Пылающее, цвета пурпура покрывало. Уходящая в раскаленную высь голова, в которой нестерпимо сверкали глаза, шевелились громогласные губы. Ангел воздел могучую руку, наставил на него указующий перст. В гуле небес звучало вещее предсказание: «Это ты!», и у Есаула закладывало уши от слов, подобных извер-женью вулкана.
— Ты думаешь, мне легко далось это решение? — Президент Парфирий покинул кресло и ходил по кабинету, вернув Есаула из галлюциногенного мира. — Я провел в раздумьях не одну бессонную ночь. Пытался попасть на Афон, спросить совета у афонских старцев, но разыгралась буря и не пустила меня на остров. Хотел испросить благословения у святого старца, отца Николая Гурьянова, что жил на псковском острове Залит, но и там, когда я поплыл на катере, случился непроглядный туман, и остров скрылся из глаз. Я понял, что надо смириться. Мы с тобой делали, что могли, но нельзя победить фатум истории. Русское царство пало теперь раз и навсегда. Мы переносим свою историю на небо, где жизнью вечной живут наши праведники, полководцы, великие духовидцы и созидатели. Там продолжится небесная история России, а здесь, на земле, будет конец и распад. Нельзя связывать себя с распадом и разложением.
Президент Парфирий энергично ходил, изображая трагическое волнение. Есаул чувствовал его лицедейство. Было странно, что он не замечает стоящего у камина Сталина.
— Ты позвал нас для великого дела, — глухо произнес Есаул, с трудом возвращаясь из мира галлюцинаций. — Мы, твои соратники, пришли в Кремль' не за деньгами, не ради акций «Газпрома» или доли в «Сибнефти». Мы пришли ради русской идеи, как мы ее понимали и как ты ее нам изложил. Теперь ты нас предал. Думаешь, мы с этим смиримся?
— Я вас не предал, мой друг. Просто завершилась история, и я умываю руки. И не надо грозить. ГКЧП невозможен. Если дернетесь, вас сметут. — Холодная беспощадность звучала в словах Президента Парфирия.
Сдерживая трясение в скулах, пробегавший по телу озноб, Есаул почувствовал, что может убить Президента. Сжать коричневой костяной пятерней его голое Цыплячье горло, чтобы хрустнул и провалился в глубину кадычок. Опустить железный кулак на белесое беззащитное темечко, чтобы хрустнула скорлупка и вытекли водянистые рыбьи глазки.
— Ты втянул нас в дело, в которое никогда не верил! Уедешь в Альпы и будешь кататься на лыжах, а меня в наручниках спецрейсом доставят в Гаагу. Потому что я своими руками, выполняя твои тайные поручения, наводил порядок в разоренной Ельциным России. Я создавал чеченский батальон «Восток», направляя его на «зачистки», после которых «без вести пропало» триста чеченцев и перестали действовать пятнадцать отрядов отъявленных боевиков. Я лично руководил операцией по захвату Масхадова, а потом приказал его расстрелять в подвале и подбросить в бункер, чтобы он на суде не разгласил тайну ваших с ним переговоров. Я придумал институт «спецпредставителей Президента», положивших предел оголтелому сепаратизму татар, якутов, башкир, ингушей. Я убедил тебя отказаться от выборов губернаторов, этих алчных и продажных бояр, торгующих из-под полы территориями. Я приструнил беспардонных телевизионных шавок, закрыв сначала ядовитые «Итоги», а потом и «Свободу слова». Я инициировал разорение ЮКОСа и арест его руководителей, а когда шел суд, лично вызвал судью и потребовал жесткого приговора. Я организовал устранение американца Хлебникова, этого проныры, который переселился в Москву и затеял издание «Форбса» с одной только целью — разнюхать реквизиты твоих офшорных фирм. Это я задумал монетизацию льгот, чтобы стряхнуть непосильное бюджетное бремя, которым пользовались воры и прохвосты. Я продавливал финансирование армии и флота, выбивая деньги у твоих петербургских выкормышей. Я взял на себя «выстрел» в Беслане, который положил начало ужасному штурму и привел к гибели трехсот детей. Я создал для тебя идеологию новой империи, убедил принять текст и мелодию нового гимна. Я все это сделал ради благополучия Родины, и с этим ты передаешь меня в гаагское судилище, где готовы судить патриотов любой из стран мира, выступающих против оккупации. И это называется «умыть руки»?
Есаул испытал одуряющую немощь. Силы истаяли в мышцах, ноги не держали. Рассудок, охваченный паникой, был вместилищем хаотичных мыслей, среди которых одна побуждала убить, другая — бежать и скрыться, третья — изнемочь и рухнуть прямо тут, посреди роскошного кабинета. Обморочно, шатаясь, он двинулся туда, где у окна находился Президент Парфирий.
И вдруг на его пути возник Сталин. Остановил его могучей силой, невидимым магнетизмом, от которого у Есаула оцепенели ноги, и он замер, натолкнувшись на прозрачную стену. Сталин медленно поднял усталые веки, и глаза, полные глубинного света и таинственных переливов, устремились на Есаула. В них была божественная проницательность, достигавшая таких глубин в душе Есаула, до которых не погружался он сам. Сталин поднес к губам трубку. Сделал долгий, глубокий вдох. Отвел трубку в сторону.^Направил в Есаула струю металлического, горячего дыма. Струя вонзилась в переносицу, проникла в глубинный глаз. Сквозь потаенное око омыла разум, наполнив дух холодным разумением и незыблемой волей. Окатила сердце, превратив в железный шар. Распространилась во все углы недвижного тела, пропитав стальной уверенностью, прозорливостью, негасимой страстью, где были неразличимы ненависть и любовь, а дышала мессианская вера и молитвенное служение. Казалось, Сталин с серебристо-синей струей табачного дыма переселился в Есаула, обрел в нем новое существование. Есаул ощутил присутствие в себе громадной воли, тяжкого бремени, огненного небывалого счастья.
Отошел, изумляясь своему чудесному преображению.
Президент Парфирий шагнул от окна, начиная говорить: «Видишь ли, Василий, есть только видимость власти…» В своем движении по кабинету натолкнулся на Сталина. Замер, не понимая, какая безымянная сила удерживает его на месте. Сталин поднес к губам трубку. Сделал короткий вдох, за которым последовал слабый выдох. Клуб дыма окутал лицо Президента Парфирия. Тот замахал руками, стал смешно и тонко чихать, как чихает кошка, которой шутник хозяин выпускает в нос дым сигареты.
— Откуда эта аллергия! — говорил он, обмахиваясь батистовым платком. — Надо скорее в Альпы, на чистый воздух хребтов. Впрочем, мой альпийский отпуск будет недолог. Я приглашен в свадебное путешествие Луизы Кипчак и ее жениха Франца Малютки. Говорят, на теплоходе они проплывут из Москвы в
