подозрительных субъектов, поэтому один из копов вызвал по радио подмогу. Второй быстро обыскал меня и нашел водительские права, которые сберег для меня Ратко. Строго говоря, права эти никогда не были мне особенно нужны, а теперь они сослужили мне и вовсе плохую службу. Стоя у патрульной машины, я даже сквозь вызванные действием баллончика слезы видел, как меняется выражение лица говорившего по рации копа. Несомненно, мое имя и фамилия были кому-то хорошо знакомы, но кому? Я подумал о парочке из черного «линкольна». Может, это были федералы? Второй коп по-прежнему стоял рядом со мной. Дверца машины была закрыта. К счастью, едкая жидкость попала мне только на левую половину лица; если бы легавые действовали точнее, я вообще перестал бы видеть и соображать.
Впрочем, я и так почти отключился. Я едва стоял и, хватая ртом воздух, пытался проморгаться. Хорошо еще, что снег и ветер никак не стихали; от холода моя кожа потеряла чувствительность, и боль немного отступила. Легавый в машине все еще говорил по рации: он кивал, как заведенный, с каждой секундой приходя во все большее возбуждение, зато легавый номер два начинал притопывать ногами и крутить головой, высматривая вторую патрульную машину. Мои руки были скованы наручниками за спиной, так что требовалось придумать что-нибудь особенное, но особенное трудно выполнить, если у тебя вместо одной ноги - протез. Впрочем, попробовать все равно стоило.
Я попятился от машины и наклонился, сделав вид, будто собираюсь блевать. (До этого момента я старательно раскачивался и лил слезы, как сделал бы это каждый, кто еще в состоянии оценить свои силы и сравнить их с предстоящей задачей.) Второй полицейский отвернулся, чтобы сплюнуть. Я изготовился, и когда он поднял голову, собираясь что-то сказать, высоко подпрыгнул и вытянулся так, что мое тело оказалось почти параллельно земле. Здоровой ногой я изо всей силы ударил легавого в пах. Он был, конечно, в «раковине», но я почувствовал, как она вмялась и треснула. Задохнувшись от боли, полицейский опустился на корточки, привалившись спиной к дверце машины.
Я тяжело упал на бок, вскочил (попробуйте-ка сделать это с одной ногой и со скованными за спиной руками!) и бросился бежать.
Я знал, что первому легавому потребуется минуты полторы-две, чтобы открыть дверцу, которую блокировало скорченное тело его напарника. Он мог, конечно, выбраться из машины через пассажирскую дверцу, но на это потребовалось бы еще больше времени.
Полутора минут мне было достаточно.
Я припустил по Амстердам-авеню, а потом стал кружить, сворачивая то налево, то направо, пока не оказался возле Морнингсайд-парка. Немногочисленные свидетели моего стремительного бегства вели себя как настоящие ньюйоркцы - так, словно ничего особенного не происходило. Растерзанный, плачущий мужчина в наручниках что было духу несся по тротуару, но никто даже не повернул головы, чтобы проводить его взглядом. Никто не обратил на меня внимания, даже когда я пробегал мимо Колумбийской юридической библиотеки, хотя, казалось бы, уж там-то люди должны быть наделены большим чувством гражданской ответственности.
На вершине холма я приостановился, наскоро отдышался, с жадностью глотая морозный воздух, а потом бросился по лестнице вниз. Несколько раз я поскользнулся на широких заснеженных ступеньках и едва не полетел головой вперед (если бы это случилось, я бы наверняка сломал себе шею), но каким-то чудом мне все же удалось сохранить равновесие. Я бежал и бежал, пока не оказался в парке, возле баскетбольных площадок, где мог чувствовать себя в безопасности. Погони за мной не было, и я вздохнул с облегчением. Е-мое! Кажется, мне действительно удалось удрать.
Рассмеявшись в голос, я проделал несколько танцевальных па. Я убежал! Спасся! Убежал от «легавого Пита» и его свиноподобных приятелей!
- Ублюдки гребаные! - в восторге заорал я.
Да, я убежал от полицейских, но происшествие совершенно неожиданно разбудило во мне страх Божий. Черт побери, я был на волосок от того, чтобы потерять свободу! И самое худшее заключалось в том, что мое имя фигурировало в полицейских ориентировках. Мое настоящее имя… Будь проклято долбаное ирландское проклятье! Из-за пристрастия к бутылке я едва не загремел за решетку!
Углубившись в парк, я вскоре отыскал какого-то типа, у которого был лишний четвертак и который оказался настолько любезен, что набрал за меня номер в автомате. Он был неплохим парнем, этот шестидесятилетний, костлявый старикан; к сожалению, он закидывался какими-то транквилизаторами, но иметь с ним дело было приятно. Мой вид ему не особенно понравился, но поскольку я был в наручниках, он решил, что отпетым негодяем я быть не могу. Когда через полчаса за мной приехал Рамон, я первым долгом попросил дать моему знакомому двадцать баксов, что он и выполнил, на задавая лишних вопросов.
Потом мы с Рамоном поехали к нему в пентхаус. Там его парни сняли с меня наручники, на что ушло не больше пяти минут.
- Давненько мы с тобой не виделись, - сказал Рамон, когда его ребята уехали и мы остались одни. Я сидел на диване и потягивал горячий шоколад со сливками, тростниковым сахаром и крепким доминиканским ромом.
- Да, - ответил я.
- Но мы по-прежнему друзья?
- Да.
- Это хорошо.
Он протянул мне руку, и я ответил тем же. Мы обменялись «фирменным» гангстерским рукопожатием, потом Рамон спросил:
- Хочешь чем-нибудь глаз промыть?
- А что у тебя есть?
- Одно домашнее средство.
- Давай.
Он вышел на кухню и сделал какую-то примочку, которую приложил к моему левому глазу, пострадавшему от едкой жидкости. Я поблагодарил, и Рамон ответил - нет проблем. После этого мы некоторое время сидели молча. Мне было нечего ему сказать, а он, очевидно, боялся разозлить меня снова. Я первым справился с неловкостью.
- Думаю, - сказал я, - мы с тобой больше не увидимся. Все будет кончено, наверное, уже на этой неделе. Я и так слишком долго откладывал. Ребята Темного ищут меня, а теперь и легавые тоже. Так что приходится поторапливаться. Сделать дело и исчезнуть.
- Куда думаешь податься?
- Не знаю. В Австралию, в Ирландию, еще куда-нибудь…
Рамон долго смотрел на меня, но я никак не мог понять, о чем он думает. Угадать его мысли мне никогда не удавалось. Он был умным парнем, который занялся глупым бизнесом; впрочем, как я уже говорил, даже этот незаурядный ум оказался бессилен помешать Морено Кортесу (двоюродному брату и одному из доверенных лейтенантов) нажать на спусковой крючок пистолета и всадить в своего патрона девятнадцать пуль. Кстати, всего месяц спустя Морено застрелил Хосе Рамирес, которого, в свою очередь, прикончил… В общем, вы и сами знаете, как это бывает.
Некоторое время мы разговаривали о передвижках и контрактах, которые обычно происходят именно в межсезонье. Рамон упомянул, что во флоридской «Тампе» появился интересный парнишка из Мичигана, который обещал в скором времени стать замечательным защитником. Еще Рамон предсказал, что грядущий одна тысяча девятьсот девяносто третий год станет годом «Янки». Либо девяносто третий, сказал он, либо следующий, в общем - очень скоро… К сожалению, он не дожил до завершения чемпионата США и не видел Сосу в знаменитом «Победном дерби» - думаю, он был бы рад узнать, что не ошибся.
- Итак, Майкл, ты вынужден спешить, потому что тебе в затылок дышит враг.
- Да.
- Но ты обещаешь быть осторожным?
- Конечно.
- Помощь нужна?
- Нет.
Я поднялся, и мы обнялись. Я не попрощался с Районом, а больше мы не виделись. Его гибель стала лишь еще одной строкой в кровавом списке убийств, произошедших в северной части города в начале девяностых.
