– Да?
– Ты никогда не пила кофе в ванной?
Я поставил чашку на стеклянную полочку между стаканом с зубными щетками и бритвенным станком.
– С ума сошел?
Я отдернул занавеску – Алена даже не попыталась прикрыться. Черт, да она же моя жена! Видно, я и правда спятил. Я торопливо сбросил Мишины тряпки и встал под горячую струю рядом с Аленой.
– Кажется, ты задумал что-то нехорошее.
– Хорошее.
Она уже намылилась, и мои руки легко скользили по ее гладкой коже. Только сейчас я понял, что моя жена была еще очень молодой женщиной, и ей вряд ли хватало того, что мог дать Миша-младший.
Алена выдавила на ладонь большую каплю шампуня и сказала:
– Прогулка пошла тебе на пользу. Гуляй почаще.
«Хоботков открыл глаза и долго не мог вспомнить, где он находится. Луч света, протиснувшийся сквозь дыру в кровле, золотил витающую в воздухе пыль и согревал коленку. Дождя на улице слышно не было, но черные стропила сочились влагой. Они плакали по Хоботкову.»
Так начинался роман «Ничего, кроме счастья». Я машинально проглотил еще два абзаца, потом все же оторвался и с неохотой убрал лист в папку. Дипломат с рукописями весил килограмм десять. Ничего, своя ноша не тянет. Я проверил карманы: машинка, дискеты, ключи, тетрадь.
Я снова покидал эту квартиру, теперь уже навсегда. Возникло желание повыдергивать из розеток телевизор, компьютер и прочую технику, но делать этого я, конечно, не стал – вечером придет с работы Алена, да и младшенький скоро притащится. Только бы он не смотался от Люсьен раньше времени, ведь нам еще нужно переодеться. Я прикинул, в каком состоянии находятся мои носки, и решил, что вернусь в две тысячи шестой год в кроссовках на босу ногу.
Дверь не скрипнула, замок не заело. Прощай, образцово-показательный кошмар! Мне так и не удалось найти причину нашего развода. Я не выпускал Алену из поля зрения ни на секунду, вслушивался в каждую ее фразу, а потом анализировал слова до тех пор, пока они не теряли всякий смысл. Тем не менее, за прошедшие двое суток я не откопал даже и намека на грядущий разрыв.
По сравнению с субботой на улице заметно потеплело. Некоторое время я колебался: позвонить Мише сейчас, или сделать это после похода в редакцию? Суеверие одержало верх: сначала отдам романы.
До метро оставалось метров двести, когда рядом со мной затормозила черная «Волга» с тонированными стеклами и синим маячком на крыше. Не успела она остановиться, как двери синхронно открылись. Из машины выскочили двое крепких парней и уверенно заняли позиции по обе стороны от меня.
– Документы есть? – Без предисловий спросил тот, что встал справа.
– Нет, – быстро ответил я, даже не успев удивиться.
– В машину, – скомандовал незнакомец, царапнув меня по руке чем-то холодным.
Второй, мимолетно пробежавшись по моим карманам, как бы невзначай сжал мне локоть – совсем не больно, но пальцы, державшие ручку кейса, вдруг онемели, и чемоданчик очутился на земле. Единственным свидетелем этого события оказался милиционер на другой стороне улицы, но за происходящим он наблюдал с явным одобрением.
Машина стремительно набрала скорость и, выскочив на проспект, заняла левый ряд. Я сидел сзади, с обеих сторон зажатый твердыми бедрами похитителей.
– Я третий. Отработали. Возвращаемся, – монотонно напел в трубку лысый крепыш в коричневом пиджаке, развалившийся на переднем сидении. – Как? – Бросил он, не оборачиваясь.
– Чистый, – доложил тот, что меня обыскивал. – Сундук не смотрели.
Лысый удовлетворенно кашлянул и потерял ко мне интерес. Собственно, интереса и не было, он даже не удосужился глянуть, того ли они взяли.
Только сейчас я испытал настоящий испуг. Постовой к захвату отнесся спокойно, и это означало, что я попал в руки правосудия, а не загадочной русской мафии, о которой известно лишь то, что она существует.
– Вы кто? – Осмелился я наконец спросить.
– А разве я не представился? – Искренне удивился тот, который спрашивал документы. И широко, как Гагарин на фотографии, улыбнулся. – Оперуполномоченный лейтенант Орехов.
– Очень приятно, – сморозил я.
– Не зарывайся, не надо, – предупредил Орехов.
Сквозь затемненные стекла город выглядел по-вечернему умиротворенным. Его жителям не было никакого дела до черной «Волги», несущейся по полосе для спецтранспорта.
– Не жмет? – Участливо поинтересовался веселый опер. Он поднял левую руку и потряс ей в воздухе – вслед за ней потянулась и моя правая, и до меня дошло, что я сижу на коротком хромированном поводке наручников. – Браслеты не жмут, говорю? – Гаркнул Орехов мне в самое ухо. Он отчего-то заржал, хлопая себя по ляжкам твердыми блинами ладоней, и моя кисть угодливо задергалась в такт.
Поездка закончилась во дворе большого желтого дома на Петровке. Из машины мы вылезли втроем: я, Орехов и его шеф. Зайдя в здание через скромный, явно не парадный вход, мы поднялись по лестнице, и коричневый пиджак предъявил вахте удостоверение. После гудящего томления в лифте я очутился в начале длинного коридора с вытоптанной дорожкой. По обеим стенам шли ровные шеренги одинаковых дверей с латунными номерами и картонными табличками. Шрифт на них был таким мелким, что ни званий, ни должностей я разобрать не мог.
Дойдя до середины коридора, Лысый остановился. Карточка с фамилией на двери отсутствовала.
Комната смахивала на подсобное помещение – она казалась слишком неодушевленной даже для милицейского кабинета. Между казенными шкафами из ДСП был втиснут письменный стол, покрытый слоем пыли; сбоку, на свободном пятачке примостился стул с так называемым мягким сидением из грубой ткани. На широком подоконнике загибалось какое-то растение в треснувшем пластмассовом горшке. Под самым потолком на стене явственно проступал светлый прямоугольник от недавно снятого портрета.
За столом восседал грузный мужчина предпенсионного возраста с отечным лицом.
– Федорыч, забирай, – сказал Лысый, и Орехов расстегнул браслеты – сначала свой, потом мой.
Провожатые удалились, оставив меня наедине со следователем. Ожидая начала беседы, я неловко встал в центре комнаты, но Федорыч не торопился. Он продолжал сидеть, уставившись на мои ботинки, и, чтобы как-то о себе напомнить, я переступил с ноги на ногу.
– Знаешь, на кого руку поднял? – Вкрадчиво произнес он.
– Это какая-то ошибка.
– Плохо играешь, – помедлив, заметил Федорыч. – Что в чемодане?
– Рукописи.
– Показывай.
Он брезгливо потрогал папки и бросил их обратно. Потом осторожно, как сапер, простучал стенки кейса.
– А здесь? – Спросил он, встряхнув дискеты.
– То же самое.
– А в тетрадке?
– Сюжеты для будущих книг.
– Ташков, ты что, писатель?
– Балуюсь.
– Понятно. А в свободное от баловства время тачки уводишь, – сказал он с такой уверенностью, что мне стало тоскливо.
Миша – угонщик? Чушь. Он не способен, да и не было такого в моей биографии. Но что это за странный арест? Почему меня не допрашивают, не заполняют никаких документов? Будто с Петровки я прямиком поеду в лагерь.
Машинка лежала с самого края. Эту проблему она могла бы решить одним махом: прыг, и я дома. И Миша расплачивается за свои грехи самостоятельно.
– Ничего я не увожу, – заявил я, однако следователя это, похоже, не убедило.
