Анджей встрепенулся. Он не слышал, о чем говорили, но вид Акмолаева сказал ему больше, чем слова.
Трясущаяся рука Акмолаева опустила трубку.
— Кто-нибудь умер?! — воскликнул Анджей.
— Улетел.
— Как… улетел? — Анджею показалось, что он перестал воспринимать смысл самых обычных слов.
— Так и улетел. Мало ли у нас ракет…
— Сюда?! Больной?!
— Какой больной? Улетел Мей Ликантер! Вы можете это понять? Можете?
— Ликантер? На Ганимед?
— Куда же еще?
— И… и что же теперь?
— Ничего. Его вышвырнут из космоса, меня снимут с этого поста.
— Но, может быть…
— Ликантер сотворит чудо? Не заболеет? Вы это имеете в виду? Результат будет тот же.
— Не понимаю. Ничего не понимаю!
— Чего тут не понимать? Я запретил Ликантеру полет, он нарушил приказ, благо никому в голову не пришло оградить доступ к ракетам, теперь он высадится на Ганимеде. Все. Дальнейшее с точки зрения его и моей судьбы не имеет ни малейшего значения! Его уволят из службы космоса, потому что он злостно нарушил дисциплину, меня — потому что какой же я начальник, если мои приказы не исполняются?
— Можно же связаться с ракетой!
— Зачем? Кричать, грозить, стучать кулаком? Поздно и глупо. Он знал, на что идет, слышал все мои доводы, больше нам говорить не о чем.
— Простите! Если Ликантер не заболеет, окажет больным помощь, то в глазах всего человечества…
— …он будет героем? Вероятно. Он будет героем, я перестраховщиком. Только в космосе его не оставят, что бы там общественность ни думала.
— Не уверен.
— Значит, вы не представляете, кто мы! Романтика переднего края, героический порыв, пионеры космических далей — так вы мыслите? Ложь, потому что полуправда! Космос есть дело серьезное, ответственное, опасное, и основа его — ор-га-ни-за-ция. Вся наша устойчивость здесь — устойчивость живой пирамиды, и своеволие в ней не проступок, а преступление. Иначе безответственная прогулка, иначе — пикник, а это кровь и смерть. С той же неизбежностью, с какой на морозе твердеет вода, человеческий коллектив тем жестче цементируется дисциплиной, чем трудней условия. Это не нами придумано, это не наша прихоть, это неизбежность закона, здесь можно только так, и никак иначе!
Анджея поразила холодная и яростная страстность слов Акмолаева, почти гимн системе, которая действует по железным правилам машины и гордится этим.
— Мне вы разрешите связаться с Ликантером? — спросил он.
— Прошу! — демонстративным жестом Акмолаев показал на пульт. — Это тоже ничего не изменит.
Анджей поспешно включил стереосвязь.
'Что за люди! — думал он изумленно. — Тут аврал, ЧП, истерика, а они…'
— Алло, Ликантер! — крикнул он, едва в глубине экрана проступило изображение тесной рубки. — С вами говорит корреспондент…
— Вижу, — отблеск на щитке шлема делал лицо Ликантера не то гримасничающим, не то смеющимся. — Что вам надо?
— Ответ, как вы могли нарушить то, что составляет основу всей космической системы.
— Узнаю мысли Акмолаева. Все хотите меж правдами середочку найти? Не выйдет! Да, мы здесь все как на канате. Поэтому каждый должен жить по правилам. Трижды верно! А если равновесие уже нарушено? Тогда спасение в инициативе, только в инициативе! И в доверии к инициативе. Ясно?
— Но…
— Нет! Скоро Ганимед, мне не до разговоров.
Рука Ликантера тронула переключатель, и стерео потухло.
— Он не прав, и он крупно подвел меня, — сказал Акмолаев, глядя на мертвый экран. — Это мне не мешает относиться к нему с уважением. Все же таким фанатикам у нас нет места.
— Он может победить. А победителей не судят.
— Знаете что?
— Да?
— Суд над победителями нужнее, чем суд над побежденными. Подумайте над этим парадоксом, и вы убедитесь, что я прав. В одном я согласен с Ликантером — время разговоров минуло. Так что до свидания.
Много часов спустя на Землю ушел последний репортаж Анджея Волчека.
'Входя в шлюз больничной палаты, которая еще недавно была научно-исследовательской станцией, Мей Ликантер, конечно, не подозревал, что биологические центры Пущино и Гринвилл одновременно приблизились к разгадке странной болезни.
Словно бросая кому-то вызов, Ликантер приступил к работе без перчаток и маски. 'Они не помогли моим коллегам, — сказал он. — Следовательно, они бесполезны и только мешают'.
В этом поступке весь Ликантер.
Томясь, как на медленном огне, мы ждали, что произойдет, не веря в чудо и надеясь, готовые отдать годы жизни, лишь бы чудо произошло.
Текло время, стереомониторы станции бесстрастно фиксировали каждый жест Ликантера, каждую черточку его худого, хмурого, будто обугленного напряжением лица.
Ликантер оставался жив и здоров, жив и здоров вопреки всем прогнозам.
Так произошло чудо. Это не значит, конечно, что его теория верна. Известно, что нет двух в точности одинаковых организмов. Этим способом, подобным делению корабля на переборки, эволюция защитила наш вид.
Мы разные, в этом секрет нашей жизнестойкости! Вот почему ни одна самая губительная эпидемия не может скосить все человечество ни в настоящем, ни в будущем. Вполне возможно, что именно организм Ликантера таил в себе тот резерв сопротивляемости, которым нас снабдила природа. Столь же возможно, впрочем, что справедливо его объяснение, — в этом рано или поздно разберутся специалисты.
Важно не это. В ожидании добрых вестей с Земли здесь, на базе, стояли наготове ракеты, чтобы переправить на Ганимед бригаду врачей тотчас, едва станет известна природа вируса и меры защиты против него. А до этого на Ганимеде был только Ликантер, который совмещал обязанности врача, исследователя, медсестры, няни.
Сейчас, когда все позади, когда ясна клиническая картина болезни, ясно стало и другое. Самый опасный кризис пришелся на те часы, когда подле больных был один Ликантер, а бригада еще находилась в дороге! Если бы его там не оказалось, некому было бы приготовить и ввести парализованным тот комплекс лекарств, который, как уже знала Земля, только и мог дать спасение.
По крайней мере, шестерых из восьми это обстоятельство, вероятно, спасло от смерти.
Все хорошо, что хорошо кончается. А все могло сложиться совсем иначе… Совсем иначе. В победе участвовал счастливый случай и, возможно, не один.
Итак, кончился ужас неизвестности, пытка тревоги, разум человека вновь одолел темные силы природы. Больным уже ничто не грозит. Скоро, очень скоро они обнимут родных и близких…
А нам время задуматься над полученным уроком. В час победы и ликования? Вот именно. Нелеп призыв извлечь урок из поражения — он будет извлечен и без призыва. Но победа одним тем, что она победа, усыпляет критику недостатков. В этом опасность победы.
Да, опасность! Ведь победа — это преодоление беды. Так заглушит ли гул восторга потребность анализа глубинных причин, которые вызвали беду? Промахов и ошибок, которые ее усугубили? Поступков,
