'Так-то, приятель, — не отказал себе в удовольствии подумать главврач. — Это тебе не теория, не слова о духе. Какая странная, однако, пара! Напористый, жесткий гуманитарий и мягкий, весь на шарме техницист. Быть может, дело в возрасте и престиже профессий? Одному еще надо доказывать себя, а у другого под ногами уже ковер'.
То, что делали оба, было главврачу не совсем понятно, однако он не вмешивался, машинально следя, не будет ли от всех этих датчиков, оплеток, хитроумных штучек электроники какого-нибудь вреда больному, хотя прекрасно сознавал, что тому уже ничто не может ни повредить, ни помочь. Беспокоиться тем более не стоило, что дежурная медсестра, чье безмолвное присутствие едва замечалось, была настороже. И все-таки он тревожился.
— Конечно, я не специалист, — неожиданно для себя заговорил он. — Но как можете вы надеяться извлечь из мозга незаконченную повесть или даже крохотный рассказ? Это же не камни в почке!
— Разумеется, нам это не удастся, — буркнул Чикин. Наладка аппаратуры, вытеснив все остальное, вернула его в прежнее состояние. — В лучшем случае мы сможем выделить отдельные образы, сцены… Это-то и важно — заглянуть внутрь творческой лаборатории.
— Ах так! — язвительно протянул главврач. — Значит, я неверно вас понял, когда вы что-то там говорили о продлении духовной сущности.
— Никакого обмана, уверяю вас! — поспешил вмешаться кибернетик. — Вы убедитесь сами, когда все увидите и услышите.
— Увижу?
— На этом экране.
— А что, если…
— Нет, нет, никаких предсмертных образов! Когда человек без сознания, каскадные фильтры работают надежно.
Главврач с сомнением покачал головой. Ему снова было не по себе, и он сожалел, что разрешил этот опыт. 'Вот так же, вероятно, чувствует себя посторонний, — мелькнула мысль, — когда я скальпелем вторгаюсь в мозг. Неужели это вызывает такой же протест?'
На маленьком экране меж тем возникли какие-то рваные полосы, их сменили размытые пятна лилового. Раздался скрежещущий звук. Главврач вздрогнул.
Сидя на корточках перед замысловатой аппаратурой, экспериментаторы перебрасывались короткими фразами.
— Прибавь потенциал.
— Уже.
— Развертка?
— В норме.
— Может, биоумножитель? Покрути.
— Даю.
— Кажется, лучше.
— Вхожу в контакт. Ага, что-то есть!..
На экране смутно обозначилась наполненная людьми комната. Изображение выглядело странно. И люди, и предметы состояли как бы из намеков. Стол одна лишь лакированная плоскость с туманными чашечками чая на ней; ножки стола едва угадывались. Иной человек выглядел тенью, но на мутном лице тени вдруг отчетливо выделялся полуоткрытый, влажно блестевший рот. Эти детали были живые. Главврач даже узнал зажигалку, которой постукивали о стол чьи-то волосатые, с кривыми ногтями пальцы, — «Ронсон». Все неоформленное точно искало облик и место. Какой-нибудь стул вместе с человеком неожиданно сдвигался, попутно становясь креслом. Губы некоторых людей шевелились, но слов нельзя было разобрать — стоял невнятный шум. То там, то здесь хаотично вырисовывались новые отчетливые детали, как будто изображение обегал какой-то творящий луч.
— Это он так видит! — выдохнул Чикин. — Сначала только детали… Никак не может обрести центр…
Внезапно выделилось лицо женщины лет сорока, умное, чуть ироническое. Когда она заговорила, вздрогнул не только главврач.
— Быть может, вы обратили внимание на одно любопытное обстоятельство, карие глаза женщины искали в комнате невидимого собеседника. — Человек из отпуска, подышал свежим воздухом, отдохнул, окреп — и что же? Большинство чаще простужаются после отпуска, чем до. Казалось бы, все должно быть наоборот. У меня такое впечатление, что организм горожанина сопротивляется всему, что выводит его из равновесия, из сродства с городскими условиями. Возможно, я ошибаюсь, но я замечала это по себе, своим друзьям…
Изображение поплыло ('Проклятье!' — выругался Чикин). Проступили очертания зимней улицы, но только на мгновение: экран ни с того ни с сего заняла потная лысина, над которой кружились три мухи. Затем последовал совсем уж бесформенный наплыв. Из шума выделился картавый голос: 'Мы зовем его «Иди». Сокращение от 'идиота'…'
— Плохо, — вздохнул кибернетик. — Нет стойких образов, или аппарат их не держит. Попробую смежную зону.
— Наоборот, очень, очень интересно, — шепотом отозвался литературовед. — Видел, как формируются образы? А вот с диалогом хуже… Всегда был у Илляшевского слабым местом.
— Да откуда вы знаете, — раздраженно спросил главврач, — что это образы творчества, а не воспоминания?
Оба подняли головы, точно увидев его впервые. С губ Чикина, казалось, готов был сорваться не слишком дружелюбный ответ, но он забыл о своем намерении, — из динамика, набирая силу, донесся мягкий, чуть застенчивый голос:
Когда сошлися лед и пламень,
Что получилось из того?
Ни холодна, ни горяча стекла водица,
Да только и всего.
Так пустота берет…
Голос стал удаляться.
— Настройка! — взвопил Чикин.
Кибернетик лихорадочно вращал верньер. Главврач видел их движения, как сквозь струящуюся завесу. Наконец кибернетику удалось ухватить обрывок.
…Так пустота берет начало там,
Где спор кипит, слепых страстей катя за валом вал…
Экспериментаторы обезумели.
— Стихи! — ликующе кричал Чикин. — Но Илляшевский никогда не писал стихов, как же это?
— А его ли?
— Его! Таких нет в литературе! Ищи же, ищи! Постой, постой…
Снова зашелестел голос:
'Ты землю объездил и все посмотрел',
С завистью мне сказали.
Я на карту взглянул:
Мой путь опоясал мир,
Как яблоко ход микроба.
— Ну, ну, еще… — молил Чикин.
Пауза оказалась короткой.
'Я жизнью пьян…' — неуверенно начал голос. Он окреп.
Я жизнью пьян.
Я пью и не могу напиться
Ее вином.
Меня манит и дразнит океан
Моих желаний…
