1953. Роковой год советской истории

проамериканскую, вело к определенному вниманию со стороны органов. Если националист был настроен патриотически (существовали и такие), дело подлежало парткому, где товарищу объясняли, что все нации равны, а в синагогу коммунисту ходить не подобает. Но почему-то большинство из них имело прозападные настроения. А уж для диссидента, как известно, и солнце на западе восходит…

Специалистов в СССР охраняли особо. И можно себе представить, что должен был болтать доктор Этингер и как себя вести, чтобы его, известнейшего кардиолога, арестовали! По воспоминаниям Питовранова, ему вроде бы принадлежала следующая фраза: «Тот, кто смог бы освободить страну от такого чудовища, как Сталин, стал бы героем». Но это маловероятно - «чудовищем» Сталин стал несколько позже, а доктор и вообще не был обижен ни вождем, ни режимом. Но что-то он говорил такое, что вывело из себя даже Сталина.

Весьма правдоподобные показания дал приемный сын Этингера Яков, студент истфака. Он говорил: «Мы критиковали все советское - культуру, науку, литературу, внутреннюю и внешнюю политику правительства, клеветнически называя Советский Союз 'полицейским', 'фашистским' государством. И мы обвиняли советское руководство в проведении агрессивной иностранной политики, которая могла бы развязать новую мировую войну». А Сталин, при том, что приветствовал конструктивную критику, к охаиванию «всего советского» в целом относился очень отрицательно. Он любил эту страну.

Обвинять следователей в фальсификации показаний не приходится - люди старше тридцати лет поверят в показания Якова сразу. По простой причине: мы это видели! Именно таким было в годы застоя настроение интеллигентской тусовки: не ругать Советский Союз в этой среде считалось дурным тоном.

Власть в России ругали всегда. Обычно она относилась к этому благодушно, но иногда, в минуту жизни трудную, к говорунам начинали применять меры. И осень 1950 года была именно таким временем. С конца 40-х годов разведка приносила Сталину американские планы атомного нападения на СССР. 25 июня 1950 года началась война в Корее, в октябре в нее вмешался Советский Союз. Ситуация из послевоенной все больше перетекала в предвоенную, а после того, как советские и американские летчики начали летать с разных сторон одной границы, любой пустяк мог вызвать войну. И МГБ, как ему и полагалось перед возможной схваткой, начало искать внутри страны предполагаемую «пятую колонну» потенциального противника.

Долго искать ее не приходилось. Настроение в интеллигентской среде было как раз подходящим - если бы статью 58-10 применяли во всей ее строгости, представителей этой социальной группы на свободе осталось бы крайне мало.

Еще в 1948 году Сталин говорил вещи, под которыми мы, нынешние, хлебнувшие «дружеских отношений с Западом», подписались бы обеими руками. Вот, например, воспоминания Константина Симонова (сценка веселая, жаль резать, так что привожу со многими купюрами, но со всеми приколами):

Цитата 6.2. «- А вот есть такая тема, которая очень важна… Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей… у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя еще несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Это традиция отсталая, она идет от Петра… Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцами, - сказал Сталин и вдруг, лукаво прищурясь, чуть слышной скороговоркой прорифмовал: - засранцами, - усмехнулся и снова стал серьезным…

Простой крестьянин не пойдет из-за пустяков кланяться, не станет снимать шапку, а вот у таких людей не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия. У военных тоже было такое преклонение. Сейчас стало меньше. Теперь нет, теперь они и хвосты задрали.

Сталин остановился, усмехнулся и каким-то неуловимым жестом показал, как задрали хвосты военные. Потом спросил:

- Почему мы хуже ? В чем дело ? В эту точку надо долбить много лет, десять лет эту тему надо вдалбливать. Бывает так: человек делает великое дело и сам этого не понимает… а перед каким-то подлецом-иностранцем, перед ученым, который на три головы ниже его, преклоняется, теряет свое достоинство. Так мне кажется. Надо бороться с духом самоуничижения у наших интеллигентов…»

Борьба борьбой, но трехсотлетний прогиб спины в три года не выправишь. Для этого понадобилось двадцать лет то фэйсом об тейбл, то мордой в навоз, чтобы начали проклевываться какие-то иные движения души.

Надо ли говорить, что в условиях военной угрозы вылизывание вероятного противника опасно для государства? И стоит ли удивляться, что в 1950 году, когда ситуация стала острой, этих товарищей посчитали потенциальной «пятой колонной» и начали брать - тем более что их болтовня была уголовно наказуемым деянием? Так что Этингер ни в коей мере не являлся безвинной жертвой, не надо нам этих песен. «Пятую колонну» в действии мы могли наблюдать во время «перестройки» - именно она обеспечила молчание народа, партии и всех общественных организаций в то время, как правящая верхушка разворовывала страну и сдавала ее Западу.

…А дальше доктору не повезло со следователем. Следствие вел подполковник Рюмин, который, узнав, что Этингер в свое время лечил бывшего первого секретаря московского обкома Щербакова, умершего в мае 1945 года, решил заработать орден.

Тут надо кое-что пояснить. Весной 1938 года на третьем «московском» процессе были приговорены к расстрелу двое высокопоставленных врачей - Плетнев и Левин, обвинявшиеся в том, что они «залечили» нескольких известных людей: Максима Горького, его сына, начальника ОГПУ Менжинского…

Как там на самом деле было - Бог весть, но история прогремела на всю страну. И неудивительно, что Рюмин решил сделать из доктора Этингера второго Плетнева - золотое яблочко прямо-таки просилось в руки.

За полтора месяца профессора допрашивали 37 раз. Бить его не били, но работали жестко: допросы длились по много часов, по некоторым данным, пожилого больного человека заставляли все это время стоять на ногах перед следователем. В итоге 2 марта 1951 года профессор Этингер умер -не выдержало сердце. Проверкой дела занялась прокуратура. 30 июля 1951 года, на том же оперативном совещании, было оглашено заключение прокурора, который заявлял, «что Этингер был виновен лишь в том, что был антисоветчиком и еврейским националистом» и обвинял Рюмина в его смерти, поскольку тот не принял во внимание предупреждение врача лефортовской тюрьмы о слабом здоровье подследственного. В этом же ответе говорилось: «нет никаких оснований для утверждений Рюмина, что Этингер был террористом».

Гипотеза. Большинство собравшихся на этом совещании ни о каком Этингере и знать не знали. Но в МГБ к тому времени сложилась весьма специфичная ситуация - надо было во что бы то ни стало найти как можно больше недостатков в работе бывшего министра и показать в лучшем свете новое руководство. Прокурор, огласивший на этом заседании свой вердикт, привлек внимание собравшихся к истории Этингера, и они сообразили, что из нее можно раскрутить громкое дело. И самим по ордену заработать, и в абакумовские обвинения подбавить фактуры. К тому времени была арестована ученица Этингера Софья Карпай - однако одного врача и одной жертвы для громкого процесса мало. Нужна преступная группа и как можно больше трупов. (Конец гипотезы.)

Дальше вся эта история развивается весьма смутно. Летом 1951 года было начато расследование деятельности Лечсанупра, которое выявило множество недостатков, но связано ли оно с будущим «делом врачей» или шло само по себе - вопрос. Судя по тому, как лечили Жданова, бардак был еще тот…

По некоторым данным, в ноябре появился черновик постановления ЦК о расследовании «странных» смертей высокопоставленных товарищей, в том числе и Жданова. Несколько раньше, в октябре, начались аресты в МГБ. Одним из первых был арестован заместитель министра Питовранов, а бывший следователь по делу Этингера Рюмин, наоборот, назначен замминистра и начальником следчасти по ОВД. Позже мы обратимся к этой исторической личности. А пока продолжим хронику.

Чуть-чуть дело сдвинулось лишь в марте 1952 года, после ареста доктора Рыжикова, работника