Глава 14. ПОБЕГ ПОД БОМБАМИ
На рассвете арестованных, полураздетых и полубосых, стали выгонять из камер на мороз. Выкликали по номерам. Длинная шеренга изможденных людей выстроилась на плитах тюремного двора. Некоторые еле стояли на ногах, их поддерживали товарищи. После пересчета всем приказали лезть в грузовики.
Уже по составу увозимых было ясно, что их ждет. Увозили педагогов, инженеров, врачей, передовиков предприятий, бывших работников советских учреждений. Среди них были Елена Владимировна и сосед Таланцевых, не сумевший когда-то столковаться с Ярангом. Он держался все время около Елены Владимировны. Эпизод у зубоврачебного кресла был забыт, а может быть, стал казаться даже милым. Главное теперь было то, что это бледное серое утро для них — последнее.
Чего навидалась за это время Елена Владимировна, того и рассказать, пожалуй, сил не хватит. Как она выстояла, вынесла! Их морили голодом. Им давали соленое и отказывали в питье. Свистели розги. Пьяные гестаповцы, дыша винным перегаром, со свиными рылами вместо лиц, измывались, хохотали, тыкали зажженными папиросами. Все выдержала, не сказала ничего.
Теперь — конец. Уж скорей бы!
Моторы зарычали, распахнулись тяжелые ворота, белые обшарпанные стены стали быстро удаляться.
Миновали городскую окраину. Значит, где-то в лесу, в укрытом от глаз людских овраге…
Последнее путешествие, последний скорбный путь…
Елена Владимировна не ощущала страха смерти. Все время перебирала в памяти: не сказала ли лишнего, не обронила ли хотя бы одной мелочи, которая могла оказаться роковой, — роковой не для нее, о себе она не думала.
Как она кляла себя за неосторожность с портретом дочери! Она признавала главенство мужа во всех вопросах; как не прислушалась к его словам в тот раз, сама не поймет.
С Крызиным они больше не виделись с той ночи, как он увел ее и Яранга. Сделал свое черное дело — и как сгинул; но она не сомневалась, что он где-то существует и продолжает творить зло. Неужели он, и вправду, думает, что наши никогда не вернутся, что «новый порядок», о котором твердят гитлеровцы, утвердится навсегда? Только в тюрьме Елена Владимировна узнала, какова была истинная подоплека прихода Крызина в дом, и это еще более стеснило грудь тяжкой тревогой за мужа и дочь. Счастлива была одним: по слухам, подпольная партизанская группа в городе оставалась нераскрытой, устраивала диверсии, нападения на гитлеровцев, заставляя их круглосуточно держать под ружьем солдат и трепетать при каждом выстреле.
— Озябли? — шепнул сосед-врач, придвигаясь к ней теснее, чтоб согреть своим теплом и самому согреться хоть немного. — Крепитесь. Уже недолго…
Она машинально кивнула головой. Какое это теперь имеет значение, озябла она или нет? Ровно никакого.
Они въехали в лесок. Молчаливые березы печально протягивали к небу голые ветви, будто прощались с обреченными. С карканьем пролетела спугнутая ворона.
— Гляньте, косой!… — торопливо вновь шепнул врач. В обведенных синевой глазах его вспыхнула живая искра. По свежей целине, вспугнутый ревом «оппелей», катился, подскакивая, будто комок резины, белый упругий шарик. Вот он мелькнул еще раз за пригорком, взбрыкнул сильными задними лапками и пропал, растворился. Узники проводили его долгими взглядами.
Жизнь — она неистребима, она будет и после них, павших, но не сдавшихся, выстоявших наперекор всему.
Дорога шла вниз, под увал. Их бросало, швыряло друг на друга и на борта. Ледяной ветер пронизывал насквозь. У кого-то уже был обморожен нос, кто-то пытался иззябшими пальцами согреть побелевшие уши. Надо ли? Тоже инстинкт жизни… Вдруг головы запрокинулись, как по команде. Все лица были обращены вверх, на тусклое белесое небо, откуда прилетали редкие снежинки. Туда же глядели охранники и солдаты- эсэсовцы из последней машины, которые должны были привести в исполнение приговор. С неба тянулся ровный напряженный звук. Словно звучала туго натянутая струна или летел рой пчел.
Самолетов еще не было видно, но рокот нарастал с каждым мгновением. И вдруг они вырвались из-за леска. Красные звезды язычками пламени горели на крыльях. Наши, наши!
Первыми стали выпрыгивать солдаты-эсэсовцы. Сигнал к этому подал их командир, похожий на обтянутый пергаментной кожей скелет и с усиками «а-ля Гитлер». Толкнув дверцу кабины, он выпрыгнул из машины и, путаясь в длиннополой шинели, скользя по накатанной дороге блестящими сапогами с высокими голенищами и балансируя руками в элегантных перчатках, устремился к кювету. Он успел сделать лишь несколько шагов. Головной самолет пронесся с ревом, и тотчас воздух рванул тяжелый раскат. Бомба попала в самую середину грузовика, и взрыв разметал его на тысячу кусков. От щеголеватого эсэсовца и его подчиненных остались лишь кровавые ошметки.
Почти тотчас же раздалось: та-та-та-та-та-та-та-та-та… Но быстрая убегающая вперед пулеметная строчка легла рядом с грузовиками с их живым грузом. Видели ли советские летчики, кого везут грузовики, или сама судьба была против того, чтобы они обагрили руки кровью своих, но вышло так, что из приговоренных не пострадал ни один, а вот несколько конвойных, хотевших последовать примеру эсэсовцев и тоже спрыгнувших на дорогу, были пришиты к ней и остались лежать навсегда. Уцелевшие бежали кто куда. Шоферы тоже кинулись в разные стороны. Тяжелые «оппели» остались без водителей и охраны.
— Бежим! — сорвалось с бескровных губ доктора. — Лес недалеко… — И он стал первым неловко перелезать через борт, потом помог спуститься наземь Елене Владимировне.
Бомбы принесли им свободу или хотя бы надежду на свободу, может быть, мимолетную, краткую, но…
Самолеты ушли и вернулись снова. Видимо, летчики догадались, что творится на земле, хотя с высоты было трудно разобраться в происходящем. Они больше не стреляли и не бомбили. Прошли на бреющем полете над кюветами и березами, взмыли вверх.
Чем закончилось происшествие на дороге, Елена Владимировна не знала. Задыхаясь, увязая в снегу по колено, она бежала все дальше и дальше, прочь от дороги, к опушке. Сердце колотилось, вот-вот разорвется, в висках будто били молотом. Сзади, у машин, раздавалась беспорядочная стрельба.
Больше невозможно, нет сил. Миновав перелесок, Елена Владимировна остановилась, чтобы перевести дух. Прислушалась. Почему так тихо? Только жалобно скрипели деревья, покачиваясь на ветру. Неужели она успела отбежать так далеко? Или, может быть, уже все кончилось: охрана справилась с приступом слабости, сопротивление подавлено, и товарищи ее, дорогие, родные, милые товарищи, уже лежат захолодевшие.
Медленно разгорался морозный день. Солнце, нехотя вылезшее из-за дальних возвышенностей, как большой медный таз висело в небе. Далеко за холмом чуть поднимался дымок. Деревня, но туда нельзя. Вдруг там фашисты? К чему тогда весь побег, все мучения?
Запахнувшись плотнее и повязав туже шаль, прибрав растрепавшиеся волосы, она решительно повернулась и зашагала в сторону, противоположную той, где лежало селение. Только сейчас она поняла, как хочет жить, бороться, снова увидеть своих, прижать к сердцу дочь, мужа, заглянуть им в глаза, увидеть их улыбки, услышать веселые родные голоса…
Она шагала по снежной целине, ноги увязали, и скоро почувствовала очередной приступ слабости. Недоедание давало о себе знать. Нет, не выдержать. Холодно, голодно, кончаются силы. В пустом желудке сосет… Вернуться назад, и будь что будет. Сейчас вот дотащится до колка и там все обдумает, решит, немного соберется с мыслями…
Что-то внезапно заставило ее обернуться. Далеко на снеговой равнине мелькала какая-то точка. Она приближалась по ее следам. Неужели волк? Конечно! Она уже различает его оскаленную морду, горящие глаза, стоячие треугольные уши…
Спастись от двуногих зверей, чтоб погибнуть от этого! Нет! Бежать, бороться, попытаться влезть на дерево… Скорей, скорей! Еще несколько шагов! Ну! Вот уже запорошенные снегом пеньки, след
