…И это, в общем-то, всё, что можно рассказать про эвакуацию в её базовом варианте. Механизм этой беспримерной операции не изучал никто и никогда. Сказано же — гениальный экспромт, чудо, возникшее из ниоткуда, само собой, по мановению длани Кагановича и Шверника…
Так где же были планы эвакуации?
Да там они были, где и должны были быть — в мобилизационных планах.
Вот он передо мной — документ, помеченный 1928 годом, с жутко громоздким названием: Постановление распорядительного заседания Совета труда и обороны «О вывозе из угрожаемых неприятелем районов ценного имущества, учреждений, предприятий и людских контингентов» — первый нормальный советский эвакоплан (были и до него, но на звание «нормальных» не тянули). Где черным по белому написано:
«Для каждой угрожаемой зоны и каждого сектора… разрабатывается план разгрузки и отдельно план эвакуации…» И детальнейшим образом перечисляется, кто и что разрабатывает, какие структуры за что отвечают и где сходятся все нити. Забегая вперёд, скажу: эта точка схождения нитей абсолютно объясняет невнимание советских историков к процессу эвакуации и попытку представить её гениальным экспромтом. А также многое другое в предвоенной советской истории.
Но, впрочем, не будем забегать вперёд. Начнём с начала…
Война огня и металла
— Василий Федотович, вы бы молодым солдатам рассказали, как партизанили в гражданскую войну.
Дед нахмурился.
— Тяжко вспоминать, товарищ капитан. Почитай что голыми руками воевали… Тогдашним бы людям да теперешнее оружие, так что бы и было! А то на весь отряд одна пушчонка самодельная да один пулемет. Ни снарядов, ни патронов. Таскаем за собой «максимку», бережем его пуще глаза, в одеяло, как ребёнка, запеленали, чтобы, спаси Бог, не замерз. А как в бой, пулемет сам по себе на саночках стоит, а мы, пулемётчики, сами по себе из дробовиков по семеновцам палим, да все, как белке, в глаз норовим…
…Научно-техническая революция стремительно меняла мир. И первым делом она все больше совершенствовала средства уничтожения людей. Соответственно, должны были измениться и сами войны. Они становились тотальными: воевали не только армии, но и страны.
Мыслить от тыла к фронту начал не Сталин — идея, что называется, носилась в воздухе, то и дело высказывалась военными теоретиками. Но, впрочем, Россия начала века никак не относилась к числу государств с гибкой и мобильной политикой, и пока не грянула мировая война, конкретными действиями на экономическом поприще никто всерьез не озаботился. Мобилизационного планирования экономики в Российской империи не было. Это уже потом, когда немцы перепахивали русские позиции артиллерийским огнем, а наши пушки молчали, потому что не было снарядов… Только тогда, слишком поздно стало приходить какое-то — впрочем, весьма ограниченное — понимание того, что современные войны ведутся не столько армиями, сколько военными заводами.
Зато после Гражданской войны советское правительство и Красная Армия, на собственной шкуре ощутившие, как выглядит война без патронов и снарядов, озаботились военно-промышленными вопросами чрезвычайно серьезно. Уже в 1925 году главный военный журнал СССР «Война и революция» писал:
«В настоящее время любой курсант нормальной военной школы в Красной Армии дает себе отчет в таких вопросах, как мобилизация промышленности, гораздо более ясно, чем искушенный опытом генштабист русской армии в 1914 году»[82].
Естественно, пятилетка, развитие новой техники лили воду все на ту же мельницу. К концу 30-х годов эти усилия принесли плоды. Я уже упоминала о «настольной книге командира» — повести Николая Шпанова «Первый удар». Знаете, чему посвящена эта повесть? Первой операцией Красной Армии после того, как гитлеровская Германия перешла советскую границу (напоминаю, книга напечатана в 1939 году), стал удар не по вермахту, отнюдь — а по немецким военным заводам.
«Самолёты третьей колонны… точно следуя имеющимся у них фотографическим планам военно- промышленных районов Фюрта и Нюрнберга, методически, с поразительной точностью сбрасывали бомбы на предназначенные им объекты. То, что происходило, было так далеко от представления немцев, что они еще долго потом не хотели верить в преднамеренную точность бомбардировки и многое приписывали случайности. Советское нападение не преследовало огульной бомбежки города, его жилых кварталов, исторических памятников, больниц и гостиниц, к чему приучили немцы жителей испанских городов и чего ждали теперь сами. Над притихшим центром Нюрнберга был только слышен могучий шум сотен самолетов, но не упала ни одна бомба. Бомбометание велось с поразительной точностью. Зажигательные бомбы, сброшенные первыми эшелонами, вызвали пожары в военно-промышленных районах…»
И далее:
«Начальник ВВС подробно доложил о начете на Нюрнберг, Фюрт и Бамберг. Военно-промышленные объекты в основном уничтожены. Энергоцентраль больше не существует, водные резервы спущены в Майн. Канал Майн — Дунай в районе Нюрнберга поврежден настолько, что судоходство на время стало невозможным. Военно-химические предприятия Бамберга и запасы химического сырья можно считать уничтоженными.
Наши лётчики и не подозревают, какую услугу оказывают армии, — сказал маршал. — Правда, услуга эта скажется не сразу, но через несколько месяцев, когда начнут иссякать мобзапасы, немцы поймут, чего стоит такой рейд. Это нужно разъяснить командному и политическому составу ВВС — Он помолчал. — Нам бы очень нужно было добраться до Рура. Как вы на этот счёт?»
Повторюсь: это художественная литература, рассчитанная на непритязательного читателя, от лейтенанта Красной Армии до подростка школьного возраста. Одна из популярнейших книг того времени, «Первый удар» отражает, как видим, вполне определенное мышление и полное понимание значимости военной промышленности для ведения войны. Многие ли нынешние подростки, даже увлекающиеся военной историей, могут ответить, что такое мобзапасы? А не подростки? А из историков — многие могут?
И снова вернемся к разговору о военной доктрине. Как бы уже общепринято, что 20-е годы прошли в атмосфере ожесточённых споров между сторонниками двух основных стратегических направлений в советской военной науке: стратегии «сокрушения» (то есть блицкрига) и стратегии «измора» (название говорит само за себя). Лидером первого направления был Тухачевский, а второго — бывший офицер российского генштаба Свечин. В 30-е годы, когда с подачи Тухачевского Свечин был арестован, конфликт решился сам собой, и в советской военной науке возобладала стратегия «сокрушения», вылившаяся в концепцию войны «малой кровью на чужой территории», которая привела к роковым последствиям в июне 1941 года. Так считается.
В реальности, как оно обычно и бывает, все выглядело несколько по-иному. Начать с того, что знаменитый диспут может служить великолепной иллюстрацией расхождения между теорией и практикой, потому что Тухачевский был сторонником стратегии, связанной с его именем, очень недолгое время и лишь в теории. Сокрушительное поражение под Варшавой, а пуще того работа в должности начальника Штаба
