«Стоим с Залуцким в прихожей у Горького. Он вышел — вот тут я его впервые и увидел.
„А где заседает?“
„В Таврическом дворце. Шляпников может быть сейчас там. Приходил ко мне и ушел“[153].
Ну, мы пришли в Таврический, вызвали Керенского, он был председателем Совета — представились ему: „Мы от ЦК большевиков, хотим участвовать в заседании“. Он провел нас в президиум…
27 февраля Керенский ввел меня в Петроградский совет, когда он только создавался. Там большевиков было мало-мало»[154].
…Когда столь внезапно грянула революция, Ленин и остальные видные большевики стали искать возможности добраться до России. Швейцария находилась в окружении воюющих государств, так что это было непросто. Англичане и французы, кровно заинтересованные в продолжении войны, всячески препятствовали возвращению большевиков-эмигрантов. Само собой, пополнения подведомственного болота новыми чертями не хотело и российское правительство. Помогли, как ни странно, немцы — после небольших дипломатических усилий со стороны русских эмигрантов они стали пропускать в Россию всех политических деятелей, без различия взглядов. «Как ни странно» — это просто такой оборот речи, на самом деле ничего странного здесь нет, у немцев был железный резон: любой из политических эмигрантов станет мутить воду и тем самым облегчит положение Германии.
3 апреля Ленин приехал в Петроград. В то время видные деятели Совета считали обязательным встречать каждого приезжающего политика — вот и Ленина встретил на Финляндском вокзале собственной персоной председатель ЦИК Чхеидзе. В качестве приветствия он прочитал «ужасному ребенку» целую нотацию: от имени Совета он рад приветствовать Ленина в России, но
Ленин на протяжении речи Чхеидзе разглядывал потолок, стены, окружающих, потом повернулся к «своим» встречающим и ответил следующее:
«Дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабочие! Я счастлив приветствовать в вашем лице победившую русскую революцию… Грабительская империалистская война есть начало войны гражданской во всей Европе… народы обратят оружие против своих эксплуататоров — капиталистов…»
И далее в том же духе.
Интеллигент Чхеидзе понял все правильно — впрочем, неправильно понять Ильича было затруднительно. И потом, его достаточно хорошо знали.
В тот же день, 3 апреля, английское посольство сообщило в российское Министерство иностранных дел:
«Ленин — хороший организатор и крайне опасный человек и, весьма вероятно, он будет иметь многочисленных последователей в Петрограде»[155].
Эта оценка многое объясняет в дальнейших событиях, учитывая степень влияния англичан на русские дела.
Уже на следующий день на совещании большевиков — членов всероссийской конференции Советов Ленин выступил со знаменитыми апрельскими тезисами[156].
Пунктом первым там шел самый главный на то время вопрос — о войне. Единственным реальным выходом из войны для России был сепаратный мир, который большевики, придя к власти, тут же бестрепетно заключили. Однако говорить о сепаратном мире, только что проехав через Германию, было, мягко говоря, неразумно. Поэтому Ленин делает хитрый финт, заявляя, что заключить войну истинно демократическим миром нельзя без свержения власти капитала. А раз власть капитала не свергнута, так не о чем и разговаривать. Будем работать в этом направлении, пропагандируя такие взгляды, в том числе и в действующей армии. Ну, заодно и братание организуем. Оцените виртуознейшее иезуитство Ильича: призывая к братанию, он недвусмысленно показывал, что большевики за немедленный мир — и в то же время германским шпионом не объявишь, ибо мера эта равно вредоносна для обеих армий.
Далее по тезисам: никакой поддержки Временному правительству, переход власти к Советам — снизу доверху и по всей России. Конфискация всех помещичьих земель, национализация всех земель в стране, слияние всех банков в один общенациональный банк, контроль за производством и распределением — ну и ещё по мелочам, вроде перемены названия партии с социал-демократической на коммунистическую.
Напутствие Чхеидзе ушло в пустоту — «ужасный ребенок» был в своём репертуаре.
На следующий день, 5 апреля, состоялось совещание представителей социал-демократических партий, где эти тезисы бурно обсуждались. «Ленин призывает к гражданской войне», — говорили меньшевики. Ну, если строго подходить к делу, не к самой войне, а к действиям, за которыми война неминуемо последует (как оно в реальности и получилось), — но в целом верно сказано. Ещё точнее выразился Плеханов, назвав ленинские тезисы «грезофарсом» — бредом сумасшедшего. Действительно, нормальной эта политическая программа кажется, когда знаешь, что будет потом — ну а если не знать? Кто в 1984 году отнесся бы всерьез к возможности распада СССР и восстановления капитализма?
Обиженный Чхеидзе заявил категорично: «Вне революции останется один Ленин, а мы все пойдем своим путем». Большевики в ответ фыркнули — нашёл, мол, чем пугать — и пошли своим.
«Ужасный ребенок» чем дальше, тем больше вёл себя
И точно то же самое положение было у их Советов — представительство без ответственности, посредничество между правительством и массами и все те же бесконечные разговоры. Естественно, ленинский лозунг о власти, а стало быть, и о неразрывно связанной с ней ответственности, был этим товарищам совершенно не в тему, как разговор о технике секса на интеллигентской свадьбе. И вообще, господа, у нас все здесь временное — надо подождать конца войны, созвать Учредительное Собрание, а там решим, что и как…
Ещё более неприлично повёл себя Ленин на первом съезде Советов. Открывшийся 3 июня съезд был насквозь социалистическим. Из 822 делегатов с решающим голосом 285 мандатов имели эсеры, 248 — меньшевики, 105 — большевики, остальные — разные мелкие организации. Речи там велись соответственные. И вот когда видный меньшевик Церетели, давая очередную характеристику положения дел, вещал с трибуны: «В настоящий момент в России нет политической партии, которая говорила бы: дайте в наши руки власть, уйдите, мы займем ваше место», — Ленин и выкрикнул из зала свое знаменитое:
Его заявление встретили смехом — но смутить Ильича было задачей непосильной. Он вышел на трибуну, заявив:
