после того, как прочел какие-то юридические книги из библиотеки вице-президента. Вместо сокращения требований отсутствие результата заставляло их просить все больше и больше. Как всегда, они сдабривали свои письма изрядной порцией угроз, обещаниями начать расстреливать заложников, однако все
Господин Осокава разрешил Ишмаэлю ходить первым. Мальчик начал с третьей пешки. Командир Бенхамин сел рядом, чтобы наблюдать за игрой.
– Нам надо об этом поговорить, – сказал Месснер.
– Нам не о чем с вами говорить.
– По-моему… – начал Месснер. Он чувствовал на себе груз ответственности. Он уже начал склоняться к мысли, что будь он умнее, то дело сдвинулось бы с мертвой точки прямо сейчас, – …вам надо кое-что обдумать.
– Ш-ш-ш, – остановил его командир Бенхамин, приложив палец к губам. Он указал на доску: – Смотрите, он начинает.
Месснер облокотился на стену, охваченный внезапной усталостью. Ишмаэль передумал и убрал руку с пешки.
– Давайте я вас провожу, – предложила Роксана Месснеру.
– Что? – встрепенулся командир Бенхамин.
– Она сказала, что хочет проводить Месснера к двери, – перевел ему Гэн.
Но Бенхамин уже потерял интерес к происходящему за пределами шахматной доски. Ему хотелось знать, действительно ли мальчик научился играть.
– Расскажите же мне наконец, что они там собираются делать, – попросила Роксана, когда они спускались в холл. Гэн шел рядом, поэтому все трое говорили по-английски.
– Не имею ни малейшего понятия.
– Имеете наверняка! – не поверила ему Роксана.
Он посмотрел на нее. Каждый раз, когда он на нее смотрел, то удивлялся, какая она маленькая. По вечерам, в его памяти, она казалась ему величественной, могущественной. Но вблизи она была столь крошечной, что ее легко можно было спрятать под пальто, если бы он его носил. Ее легко можно было бы пронести под мышкой. Дома, в Женеве, у него была замечательная шинель, доставшаяся ему от отца, а его отец был очень высоким человеком. Месснер иногда надевал ее, как из любви к отцу, так и из соображений практических. При ходьбе она болталась на нем, как на вешалке.
– Я всего лишь курьер, средство связи, – сказал он. – Я приношу бумаги, уношу бумаги, удостоверяюсь, что у вас хватает масла для бутербродов. Меня ни в какие дела не посвящают.
Роксана взяла его под руку, без всякого кокетства, а так, как героиня английского романа ХIХ века брала под руку джентльмена, отправляясь на прогулку. Сквозь рукав сорочки Месснер чувствовал тепло ее руки. Ему очень не хотелось оставлять ее в доме.
– Пожалуйста, расскажите мне все, – зашептала она. – Я потеряла счет времени. Иногда мне кажется, что мне придется здесь жить всегда. Если бы я знала это наверняка, я бы чувствовала себя спокойной. Вы меня понимаете? Как долго это еще может продлиться, я хочу знать.
Видеть ее каждый день, стоять возле дома на тротуаре вместе с огромной толпой и слушать ее пение, разве это не замечательно?
– Мне кажется, – наконец выдавил из себя Месснер, – что это может продлиться еще очень долго.
Гэн следовал за ними, как хорошо вымуштрованный дворецкий, сдержанный, но готовый к услугам по первому требованию. Он слушал. Месснер сказал: «Продлится очень долго». Он подумал о Кармен, о всех языках, которые сможет выучить за это время смышленая девушка. Для этого им и правда нужно очень много времени.
Когда их увидел Рубен, он бросился к ним, торопясь, пока кто-нибудь из террористов его не заметил.
– Месснер! – возгласил он. – Это просто чудо! Я вас ждал, и вот вы вышли прямо на меня! Как там наше правительство? Они еще меня не сменили?
– Это невозможно, – заверил его Месснер. Роксана отпустила его руку и сделала шаг к Гэну. Месснеру показалось, что вокруг него сразу же стало холодно.
– Нам нужно мыло, – быстро тараторил вице-президент. – Всякое. Банное, хозяйственное, туалетное.
Месснер слушал его рассеянно. Ему хотелось поговорить с Роксаной еще. И Гэна им никакого не нужно: Месснер часто даже думал по-английски. Когда еще им представится случай побыть наедине!
– Посмотрим, что я могу для вас сделать, – рассеянно пробормотал он.
Рубен слегка опешил:
– Я ведь не прошу ничего необычного!
– Да-да, конечно, я принесу его завтра, – пришел в себя Месснер. Откуда вдруг в его голосе такая мягкость? Месснеру очень хотелось вернуться домой, в Швейцарию, где почтальон, ни разу с ним не встречаясь, каждый день приносил ему почту и клал ее в нужный ящик. Ему хотелось снова стать никому не нужным, незаметным, неизвестным. – Ваше лицо, кажется, совершенно зажило.
Кажется, вице-президент и сам почувствовал неуместность своего раздражения, принимая во внимание тот груз, который приходится нести его другу, и слегка дотронулся до своего лба.
– Никогда бы не подумал, что такое может случиться. Остался только отвратительный шрам, как вам кажется?
