Лаврентий слишком много знает, чтобы так просто умереть…
Лялин переулок – тихое место. Здесь почти нет машин, высокие дома теснятся по обеим сторонам узкой улочки. В одном из этих домов, в двухкомнатной квартире с огромными пятиметровыми потолками, жил Николай Ситников, член Союза писателей, автор нескольких романов об американских шпионах. В 1948-м он даже чуть-чуть не дотянул до Сталинской премии. Однако премию ему почему-то не дали, хотя Союз писателей был «за» и обстановка располагала. Но Сталин высказался против, и вождя привычно послушали. Ситников уверял, что нисколько не обижен, ему никто не верил, и всего два человека в Москве знали: за несколько дней до того к нему пришел Берия и предупредил – премии он не получит.
– Ты не должен быть слишком на виду, – сказал он тогда. – И ты должен быть обиженным Сталиным. Говори, мол, вождю виднее, но пусть твой голос дрожит от обиды, и от тебя пахнет коньяком.
– Тогда уж водкой, – поправил Николай.
– Тебе видней, – согласился Берия. – Мне нельзя ни того ни другого.
С тех пор Ситников несколько опустился, начал основательно пить и вместо политических романов стал писать низкопробные детективы. В Союзе писателей его жалели как неудачника и всерьез не воспринимали. Что и требовалось получить в результате.
Ни один из друзей дома не рискнул бы заявиться к Николаю раньше четырех-пяти часов вечера – всем было известно, что он работает по ночам и, пока не выспится и не опохмелится, малоуправляем. Поэтому сейчас, в полдень, неожиданных визитеров не предвиделось. Это устраивало человека, который сидел у стола в гостиной, пил стакан за стаканом крепчайший чай, напряженно думал о чем-то, изучая узоры на скатерти, и время от времени перекидывался с хозяином дома короткими фразами. На вид ему было лет сорок пять – пятьдесят: поджарый, русоволосый, хорошо вылепленное волевое лицо чуть-чуть смазывают небольшие усики. Такому в самый раз играть в кино советских разведчиков, над чем его товарищи постоянно подшучивали: мол, внешнее сходство с киногероем – лучшая маскировка.
Однако сейчас и хозяину, и гостю явно было не до шуток. У обоих мрачные, серые лица и покрасневшие глаза – следы волнения и бессонной ночи.
Наконец в дверь позвонили. Николай кинулся открывать.
Вошел майор МВД, средних лет, сутулый и бледный. Человек, сидевший у стола, поднял голову.
– Ну? – быстро спросил он. – Видел Рената?
– Видел. Ничего узнать не удалось, – сказал майор. – Ходят слухи, что убили, но толком никто не знает. Его посадили в правительственный ЗИС и вывезли из Кремля. Дальше следы теряются.
– С шофером говорили?
– Это личный шофер Булганина. Он пока на службе, освободится только поздним вечером, если освободится вообще. Везли генералы Москаленко и Батицкий и два полковника, но эти, само собой, ничего не скажут.
– В самом деле? – усмехнулся уголком рта человек у стола.
– Вы даете санкцию на особые методы, товарищ генерал?
– Даю на любые, хоть кишки из живых вынимайте! Мы должны знать, что с ним. Так и передай Ренату.
– Мы что-то можем? – с надеждой спросил Ситников.
– Трудно сказать, – поморщился тот, кого назвали генералом. – Скорее всего, ничего. Некем взять. Мы же контрразведка, а не ликвидаторы. Сколько раз я говорил, нам нужна своя спецгруппа, – а Лаврентий всегда отвечал: «Пользуйтесь людьми Судоплатова, он в курсе». Вот и воспользовались… Кроме того, он категорически запретил бы нам любые действия. Слишком много риска.
– Вы его послушаете? – тихо спросил майор.
– Не уверен… Совсем не уверен… – ответил генерал и снова замолчал, внимательно разглядывая узоры на скатерти.
Теперь, к полудню 27 июня, первый, организационный этап был пройден. Пришла пора начинать второй, политический – объяснять партии и стране, что, собственно, произошло. Версия, которую они придумали впопыхах – о бериевском заговоре, – конечно, хороша, но недостаточна. Если все строить только на ней, то малейшая утечка информации из МВД или прокуратуры о том, что никакого «заговора Берии» не существует, опрокидывает все. На страну в данной ситуации можно плюнуть и растереть – быдло побухтит и успокоится, – однако партию проигнорировать не удастся. То, что придется собирать пленум, ясно было с самого начала. Но ведь трудно сказать, кого в ЦК больше – сторонников Берии и Маленкова или хрущевцев, – и при неудачном повороте можно очень легко и просто лишиться власти, а затем и свободы, и жизни.
Об этом и шел разговор между Хрущевым и тихим, незаметным человеком типично канцелярской внешности, в очках и с оттопыренными ушами. Однако внешность обманчива. Секретарь ЦК КПСС товарищ Поспелов обладал хорошим интеллектом и, не в пример своему собеседнику, предпочитал сначала думать, а потом действовать. В отличие от многих других, он не задавал вопросов, в ответ на которые неизбежно услышал бы ложь. Причин переворота он не знал, более того, знать их не хотел и даже о них не задумывался. У него имелись в этом деле свои интересы. Создавшееся положение его устраивало, хотя Берия и не был врагом Петра Николаевича, отнюдь, их пути попросту не пересекались. Обижен он был Сталиным, который в 1949 году убрал его из редакторов «Правды» и перевел на пост директора института Маркса – Ленина: как говорили еще со времен Каменева, которого тоже в свое время «задвинули» на этот же пост – отправил в почетную ссылку. В марте 1953 года Поспелова сделали секретарем ЦК, против чего Берия не протестовал по причине полного равнодушия к партийным делам. А вот Хрущеву Поспелов был нужен, а значит, следовало ему помочь, не задаваясь лишними вопросами.
– И что вы намерены теперь предпринимать? – выслушав рассказ Хрущева, спросил Петр Николаевич.
– А как ты думаешь, тебя я для чего позвал? – бросил в ответ раздраженный и усталый первый секретарь.[21] – Чтобы ты придумал, как все объяснить правительству и не сгореть.
– Правительству, Никита Сергеевич, ничего объяснять не надо. Антипартийные сталинские планы еще не успели претвориться в жизнь и глубоко укорениться. И если вы направите движение страны по прежней колее, вернувшись к ленинским нормам управления государством, – ленинским, Никита Сергеевич, не сталинским! – это будет воспринято как нечто абсолютно закономерное. Собирайте Пленум ЦК. А на пленуме заявите, что Берия был врагом партии, хотел партию уничтожить, лишить ее силы и влияния на государственную жизнь, а вы восстановите ленинские нормы, вернув управление государством в партийные руки. Тогда все секретари – ваши.
– Там будут не только секретари, но и министры.
– А их советую вызвать к себе, каждого в отдельности, и поговорить по душам. Не мне вас учить, как это делать. Пообещайте, что в случае разумного поведения никому из них ничего не грозит. С Берией работать было нелегко, наверняка многие имеют к нему претензии, вот на этой струне и сыграйте. Не надо выискивать в его действиях вредительства, пусть просто расскажут, как он их прижимал, унижал, ни во что не ставил. Найдите двух-трех самых обиженных, дайте им слово, и они заведут весь зал. А еще мне недавно сорока на хвосте принесла, будто Берия хотел прижать тяжелую и оборонную промышленность, урезав им финансирование, чем они, естественно, очень недовольны. Вот и пообещайте: партия даст им столько средств, сколько они запросят. Тогда большинство министров тоже будут вашими.
– Ого! Ты представляешь себе их аппетиты? Они сожрут всю страну.
– Чем-то надо жертвовать, Никита Сергеевич. Если вы собрались жертвовать собой – запретить не могу… Вы не о том беспокоитесь. На самом деле я вижу только одну серьезную опасность. Участники пленума могут потребовать предъявить им Берия.
– Ну, это ты загнул! Никогда такого не бывало. Всегда решения об уже арестованных заговорщиках принимали по представлению Политбюро.
– А вы уверены, что Политбюро, как в прежние времена, имеет по этому вопросу единую позицию?
– Никто не возражал, – пожал плечами Хрущев.
