меня знают слишком хорошо, если бы я сидел в обычной тюрьме, у них бы это не вышло. Ну а здесь… впрочем, не важно, – он махнул рукой. – Но речь тут шла не о тюрьме. Игнатьеву не срок светил, а высшая мера.
– Почему?
– Из-за Абакумова. Ни за фальсификацию дел, ни за пытки смертная казнь ему не грозила, это злоупотребление служебным положением, статья не подрасстрельная. Но арест по сфальсифицированным основаниям министра госбезопасности и руководства отдела по особо важным делам, развал работы министерства, смазывание следственных дел по политическим статьям – это чистая 58-1, измена Родине, смертная казнь по указу от 12 января 1950 года. Терять ему было нечего, и тогда он пригрозил своим товарищам по заговору, что сдаст все и всех, в том числе расскажет и о событиях на даче в Кунцево. Чтобы выжить, им пришлось убрать меня. Да, Хрущев ответил на мой вопрос.
– На какой вопрос?
– Вчера я передал через Руденко: я готов отдать то, что они от меня требуют, если мне сообщат причину переворота. И, как видите, они пошли на сделку. Только я все же не понимаю главного: каким боком здесь Никита? Какой ему был интерес желать смерти Сталина? На него не существовало никаких показаний, он не проходил ни по одному из дел. Товарищ Сталин за то его и выбрал своим помощником по партии, что Хрущев не был связан ни с какой оппозицией, кроме троцкистских закидонов в двадцать третьем году. Но двадцать третий год не считается, а так он никогда…
– Вы уверены, что никогда? – спросил Павел. – Может быть, он просто конспирировался?
– Может, и так. Такой вот гений-конспиратор, которого не размотали ни я, ни Абакумов. Но тогда… Слушайте, товарищ майор! Вы должны будете кое-что сделать. Это довольно опасно, но вам теперь тоже нечего терять. После того, как Хрущев передал эту фразу, в живых вас не оставят. Впрочем… я думаю, он давно решил вас убрать, потому и использовал, чтобы ее передать. Руденко все-таки, жальче.
– Вы… вы уверены? – дрогнувшим голосом спросил Павел.
– Абсолютно, – усмехнулся Берия. – Ну-ка, скажите: вашим настоящим заданием было поддаться на мою вербовку, чтобы я через вас установил связь со своими людьми на свободе, так? Не отвечайте, по лицу вижу, что так. Я ведь был чекистом почти двадцать лет. А вы не замечали за собой слежки?
– Замечал…
– Стало быть, Никита вам не верит. И правильно делает, между прочим. Вы оказались слишком честным человеком для такого задания, а может быть, вам его и поручили, потому что вы слишком честный человек. Но если я сам сдаю архив, за которым они охотятся, то ваше задание теряет смысл. Или же они наконец поняли, что я никогда, ни при каких обстоятельствах не дам эту связь. А поскольку вас все равно должны после выполнения задания убить, то заодно и сделали носителем смертельной информации. Теперь поняли?
Павел прикрыл глаза, вспоминая: они с Хрущевым на даче, за столом, и Никита Сергеевич, хлопает его по плечу: «Вижу, ты, Павлуша, как был честным человеком, так им и остался. Оттого и не хотел я тебя к себе брать. Политика дело грязное…» Затем на мгновение в памяти промелькнул блиндаж, широкий котелок, из которого они вчетвером, Хрущев и три офицера его свиты, хлебают суп, перекидываясь веселыми словечками – промелькнул и пропал, как не было. Павел выпрямился, с трудом разжал сведенные челюсти и спросил:
– Что я должен сделать?
– Видите ли, после сорок шестого года я мало занимался делами органов. Абакумов вполне справлялся сам, Игнатьев тоже помощи не просил, да и товарищ Сталин предпочитал меня по этим поводам лишний раз не дергать. Но я знаю, что осенью 1952 года он решил еще раз проверить некоторые особо важные дела госбезопасности. Проверяющую группу подобрали со стороны, не связанную с работой в послевоенном МГБ, а подбирал ее министр госконтроля Меркулов, и он же курировал работу. Придя в МВД после смерти товарища Сталина, мы обнаружили, что из «ленинградского дела» изъяты какие-то материалы – по всей видимости, те, которые вели к оставшимся на свободе подельникам «ленинградцев». Может быть, Меркулов что-то знает об этом, что-то помнит – он опытнейший чекист, настоящий. Мне пока не предъявляли протоколов его допросов и не упоминали в числе арестованных – возможно, он еще на свободе. Если так, надо с ним встретиться.
– Надо – встречусь, – кивнул Павел.
– Погодите, не все так просто. Вы к нему не пройдете, а если и пройдете, то он сам вас к себе не пустит. Это мое поручение передайте Маленкову. Расскажете ему все, о чем мы с вами здесь говорили, и пусть либо он, либо Молотов встретится с Меркуловым. Желательно Молотов, он тридцать лет занимался подобными делами, в курсе всей работы по оппозиции и шпионажу. Встречаться лучше всего у Всеволода на квартире…
– Вы думаете, там нет микрофона? – удивленно-недоверчиво спросил Павел.
– Я уверен, что есть, – насмешливо фыркнул Берия. – Потому и предлагаю именно там. Не беспокойтесь, у Меркулова найдутся средства против излишне любопытных соседей. Какую бы вам дать ниточку, такую, чтобы Всеволод понял, это действительно я вас послал… Черт, ничего в голову не лезет! Ладно, скажите, что я получил весточку от одного неспортивного шахматиста, который у него в тридцать восьмом году коня стащил…
– Ничего себе связь! Вы думаете, он помнит?
– Должен помнить. Они этого коня потом не раз друг другу припоминали. Если пойдете с Молотовым, то обо всем, что будет на встрече, подробно расскажете Маленкову. Дальше: у вас деньги есть?
Павел машинально полез в карман за кошельком. Берия усмехнулся:
– Я не об этих деньгах. Скажете Меркулову, чтобы он дал вам тысяч двадцать, из суммы на непредвиденные расходы. Только не вздумайте скромничать – вам надо уходить под воду, а без денег вы беззащитны. Хрущеву сообщите: я не до конца понял, что он имел в виду. Я все обдумаю и, если признаю его аргументы удовлетворительными, сообщу ответ на следующем допросе. Это даст вам пару дней… надеюсь. Но не тяните, уходите сразу же, после встречи с Маленковым – прямо на вокзал. Уезжайте подальше, купите себе паспорт, закопайтесь глубоко. Страна у нас большая, в ней есть где схорониться. И никому не сообщайте о себе, даже жене. Особенно жене. Мне самому приходилось ловить беглецов, я знаю, как часто их берут таким образом. Это будет и для нее охранная грамота – пока они будут надеяться вас поймать, ее не тронут. Все поняли?
Павел молча кивнул и поднялся.
– Ну, тогда… – Берия встал, подошел к Короткову и вдруг обнял его. – Я вас очень прошу, дорогой мой человек, пожалуйста, останьтесь в живых…
…Звонок прямого кремлевского телефона сорвал Лаврентия с постели без четверти шесть. Что за черт, кому понадобилось будить в понедельник утром? Неужели авария на объекте? Он прошлепал босыми ногами в кабинет, недовольно буркнул в трубку:
– Да… Что такое? – и, услышав ответ, сдавленно переспросил: – Вы уверены? Когда?
Закончив разговор, он медленно повернулся – и вздрогнул: Нино, бледная как полотно, стояла в двух шагах, придерживая руками халат, и молча смотрела. Наконец с трудом выдавила:
– Что случилось? Война?
– Почему война? – не понял он.
– У тебя лицо такое страшное…
– Звонили из МГБ. Сталин… Охрана сообщает: его нашли на полу, без сознания. Похоже, что-то серьезное. Я сейчас еду…
Одеваясь, он лихорадочно соображал, с кем надо связаться, не сообразил и зло махнул рукой – плевать, в Лечсанупр позвонят и без него, остальное неважно. Во дворе уже урчал «виллис» – дежурная машина охраны, за рулем жмурился сорванный с постели полусонный водитель, рядом мялся начальник караула.
– Лаврентий Павлович, у нас нет второй машины для сопровождения…
– К черту! – рявкнул Берия. – Скоро в нужник под конвоем водить будете! Позвоните в гараж, пусть моя машина идет в Кунцево.
Последние слова он говорил, уже захлопывая дверцу «виллиса», который тут же рванул по пустым в это время улицам столицы.
