Нижне-Кисловском переулке, куда все время приходили друзья.
…Не совсем понятно, зачем Зорге во время краткого визита в Москву в 1927 году понадобилось заниматься русским языком. Может быть, он еще не знал своей судьбы и думал, что останется в Союзе, а может быть, занятия были просто предлогом познакомиться с красивой женщиной… Но, как бы то ни было, он присоединился к друзьям-немцам, занимавшимся с Катей и приходившим на уроки к ней домой. Катя понравилась темпераментному красивому немцу – надо ли говорить, как неотразимый Рихард понравился ей? Но на этот раз он и сам попался в сеть.
Потом он куда-то пропал. Катя часто вспоминала Рихарда, но от него не было никаких вестей. И вот однажды она пришла домой, а соседи говорят, что уже несколько раз приходил какой-то красивый иностранец, спрашивал ее. Вечером этот «иностранец» появился вновь.
В начале 1933 года они поженились, и Рихард переехал к Кате.
Ему было уже тридцать восемь лет. Урсула Кучински вспоминала, как он, придя поздравить ее с рождением ребенка, отвернул край одеяла и долго молча смотрел на малыша. Она так и не поняла, в чем дело, и подумала: «Наверное, такого маленького он никогда не видел…»
…Но теперь и у Рихарда появилась жена. Однако вместе они пробыли очень недолго, всего три месяца. Вскоре он снова уехал, надеясь, что командировка продлится недолго. Супруги еше раз увиделись через два года, когда Зорге на пару недель приезжал в Москву. Он побывал на приеме у Урицкого, и, в порядке «личного дела» Рихард попросил, чтобы Кате дали комнату получше. Перед расставанием они условились, что муж станет посылать ей какие-нибудь пустяковые сувениры, изготовленные в том месте, где он будет находиться – чтобы Катя хотя бы приблизительно знала, где он теперь.
Впрочем, письмами они могли обмениваться – письма снимались на микропленку и доставлялись вместе с донесениями. Иной раз Рихард ухитрялся посылать жене и посылки. «Милая Катюша! – писал он в одном из писем. – Наконец-то предоставилась возможность дать о себе знать. У меня все хорошо, дело движется. Посылаю свою фотокарточку. Очень тяжело, что я давно не знаю, как ты живешь. Пытаюсь послать тебе некоторые вещи. Серьезно, я купил тебе, по-моему, очень красивые вещи. Буду счастлив, если ты их получишь, потому что другой радости я, к сожалению, не могу доставить, в лучшем случае – заботы и раздумья. В этом смысле мы с тобой „бедняги“».
Вскоре Катя написала, что ждет ребенка. Рихард, не обращая внимания на суеверия или не зная о них, прислал посылку с детскими вещами и велел, если будет девочка, назвать ее Катей или хотя бы дать имя, которое будет начинаться с буквы «К». Однако ребенок так и не родился…
«Я постоянно спрашиваю себя, – написал ей как-то Рихард, – не была ли бы ты счастливее без меня? Не забывай, что я не стал бы тебя упрекать… хотя лично я все больше и больше привязываюсь к тебе и более, чем когда-либо, хочу вернуться домой, к тебе. Но не это руководит нашей жизнью, и личные желания отходят на второй план…» Как тут не вспомнить Нуленса, других нелегалов, которые брали с собой за границу жен и даже детей. Но не в Японию – это была совершенно не та страна, куда можно было взять близкого человека.
Два года, три, четыре… Обычные, средние сроки загранкомандировок разведчиков давно уже были исчерпаны. В январе 1937 года Рихард пишет: «Милая К. Итак, Новый Год наступил. Желаю тебе самого наилучшего в этом году и надеюсь, что он будет последним годом нашей разлуки…»
1938 год. «Дорогая Катя! Когда я писал тебе последнее письмо в начале этого года, то был настолько уверен, что мы летом вместе проведем отпуск, что даже начал строить планы, где нам лучше провести его. Однако я до сих пор здесь. Я так часто подводил тебя моими сроками, что не удивлюсь, если ты отказалась от вечного ожидания и сделала отсюда соответствующие выводы. Мне ничего не остается более, как только молча надеяться, что ты меня еще не совсем забыла и что все-таки есть перспектива осуществить нашу пятилетней давности мечту – наконец, получить возможность вместе жить дома. Эту надежду я еще не теряю даже в том случае, если ее неосуществимость является полной моей виной или, вернее, виной обстоятельств, среди которых мы живем и которые ставят перед нами определенные задачи…»
«Дорогая Катя! Наконец-то я снова пишу тебе. Слишком долго я не мог этого сделать, не получая также ничего от тебя. А мне это было так необходимо… Не знаю, не потеряла ли ты уже терпение, ожидая меня? Но, милая, иначе невозможно.
Мне кажется, ты захочешь меня увидеть, несмотря на то. Что ожидание было слишком долгим и я очень устал. Жизнь без тебя очень тяжела и идет слишком медленно. Что ты делаешь? Где теперь работаешь? Возможно, ты теперь уже крупный директор, который возьмет меня на фабрику, в крайнем случае, мальчиком-рассыльным? Ну ладно, уж там посмотрим. Будь здорова, дорогая Катя. Не забывай меня, мне ведь и без того достаточно грустно…»
Кате, действительно, в том же 1935 году выделили большую светлую комнату на четвертом этаже общежития политэмигрантов «Красная Звезда» на Софийской набережной. По тем временам это были прекрасные условия. В 1940 году связь с ней держал М. И. Иванов, который потом вспоминал, как выглядело это жилье.
«Мы поднялись на последний этаж и вошли в уютную комнату с квадратным столом и парой стульев, тщательно прибранной кроватью за ширмой и комодом с нависающим над ним зеркалом. В углу стояла этажерка с книгами, а недалеко от входа на тумбочке располагался керогаз, на котором стоял чайник».
«Она была мягкая и стеснительная, эта Катя, – продолжал дальше рассказчик. – Ввиду исключительных заслуг Зорге, в нарушение всех инструкций и предписаний, ей было разрешено писать мужу письма без перевода и обработки цензурой. „Без правки и с ее ароматом“, – так говорил Зорге перед своим отъездом. Екатерина писала по-французски, и с чтением ее писем Рихард мог справиться сам. Он же писал по-немецки, и я был невольным свидетелем интимных нежных выражений, естественных в семейной переписке. И мне и ей было неловко, когда я деревянным голосом озвучивал ласковые слова, сидя за накрытым скатертью столом, на котором стояли чашки с чаем и скромное угощение».
Как-то раз перед 7 ноября Иванов пришел в ней в очередной раз. Катя пошла в булочную за угощением к чаю, а он остался. Просматривал книги на этажерке, перелистывал семейный альбом, где были и фотографии Рихарда. Вернувшаяся Катя тихонько спросила: «Неужели ваш Рихард такая личность, что никто в Москве не может обойтись без его услуг там, за рубежом? Он ведь так давно не был в отпуске…» И тут же, оборвав себя, пошла заваривать чай.
Примерно в то же время о разрешении приехать в Москву просил и Рихард, но ему отказали. Почему – об этом потом…
«В другой раз она, рассказывая, что Рихард рекомендовал ей изучать немецкий или другой европейский язык, спросила, может ли она когда-нибудь стать помощницей Рихарда в его опасном деле? Подобные вопросы не входили в мою компетенцию. А говорить от себя не хотелось. Поэтому я многозначительно показал пальцем на потолок: „Все зависит от начальства и Господа Бога“. Мой жест она поняла и к этой теме больше не возвращалась».
