поставлявшим информацию, но еще и «агентом влияния».[13] Отт, в свою очередь, знакомит своего помощника с директивами и указаниями, которые получает, ну и, само собой, с документами, поступающими в посольство.
Летом 1936 года, уезжая в отпуск в Германию, Отт предложил Зорге включить его в штат посольства в качестве вольнонаемного сотрудника, своего помощника «по линии промышленно-экономического изучения страны». Казалось бы, чего еще хотеть? Однако Рихард отказался. Штатная работа в посольстве требовала согласования в Берлине, там начнутся проверки, и кто знает, что еще выплывет из архивов полиции и секретных служб? Лучше уж быть просто «другом господина полковника» – впрочем, уже не полковника, а генерал-майора. Из Берлина Отт привез новые погоны – военные атташе получали это звание лишь в исключительных случаях, и не последнюю роль в этом повышении сыграли подробные и толковые рапорты, которые военный атташе посылал из Токио. А свободолюбивый журналист, превыше всего ценящий свою независимость, так и остался в числе его лучших друзей.
В начале апреля 1938 года – новое повышение. Генерал-майор Отт становится чрезвычайным и полномочным послом Германии. Не зная, что и думать по этому поводу, настолько все это было неожиданно и непредсказуемо, он предположил: «Мое назначение было задумано как прецедент, позволяющий сделать то же самое с Осимой». И действительно, генерал-майор Хироси Осима, старый друг Эйгена Отта, в середине 1938 года также был назначен послом.
Вместе со статусом Отта повышался и статус Рихарда Зорге. Бывший начальник отдела министерства Хельмут Вольтат писал: «Посол относился к Зорге как к пресс-атташе посольства. Он регулярно обменивался с господином Зорге самой секретной информацией… Как посол, он с самого начала войны доверил господину Зорге ведение военного дневника посольства». Дошло до того, что посольство оплачивало некоторые поездки Рихарда по Японии и даже на континент.
А вскоре Зорге дошел до такой… иначе как наглостью это не назвать. Естественно, получая для работы на дому документы, он их фотографировал. Но теперь он стал переснимать бумаги прямо в здании посольства. Время от времени он проделывал это уже в 1935 году.
В октябре 1936 года Борович, курировавший работу группы из Шанхая, сообщает в Центр: «Отт, получив какие-либо интересные материалы или собираясь писать, приглашает „Рамзая“ и знакомит его с материалами. Менее важные передает „Рамзаю“ на дом для ознакомления, более важные, секретные – „Рамзай“ читает у него в кабинете. Бывает, что Отт, дав материал, уходит из кабинета по делам или с очередным докладом к послу. „Рамзай“ выявил расписание этих докладов (продолжающихся 20–40 минут) и, пользуясь этим, приходит к Отту минут за 15 до доклада – с тем, чтобы задержаться с материалами на время его отсутствия. За это время он имеет возможность сфотографировать материалы».
Но в массовом порядке Зорге начал переснимать документы в 1936–1938 годах. Иной раз он присылал с одной почтой по несколько сот кадров. Это было все, что угодно: экономические и политические обзоры, доклады германских консульств и посольства в Китае, доклады Отта и Дирксена в Берлин и пр…
«Хорошая жизнь» продолжалась до 1939 года. Но постепенно штаты посольства разрослись, в том же доме теперь присутствовало гораздо больше народу, ужесточился и контроль за получением и использованием документов. В июне 1939 года Зорге пишет в Центр:
«При современных условиях переполненности помещений посольства и усиленной охраны возможность взять что-либо с собой из помещений аппарата посольства или ВАТа почти совершенно исключается. В теперешней обстановке даже лучший мой друг не решился бы выдать из аппарата посольства даже простого клочка бумаги. Есть опасение, что вся новая техника, которую я здесь развернул, а именно: обработка материала на месте – стоит под угрозой в связи с чрезвычайным недостатком места». Впрочем, он по-прежнему может знакомиться с документами – лишь фотографировать их не удается. Но у него хорошая память…
Однако он не знает о переменах, происшедших в Центре после чисток. Там почти не осталось опытных сотрудников. Не слыша или не желая слышать объяснений Рихарда, его упрекают, что он почти перестал присылать фотокопии документов. В феврале 1941 года он получает по этому поводу упрек Центра: «Дорогой Рамзай. Внимательно изучив Ваши материалы за 1940 год, считаю, что они не отвечают поставленным Вам задачам. Большая часть Ваших материалов несекретны и несвоевременны. Наиболее ценные сведения достаете лично Вы, а Ваши источники ценных материалов не дают». И в марте 1941 года он повторяет: «В течение последних 3-х лет учреждения германского посольства настолько расширились и появилось такое большое количество новых людей, что буквально не найти ни одного свободного местечка. При этих условиях почти совершенно исключена какая бы то ни было возможность фотографирования того материала, который еще сейчас мне удается получать для прочтения. За все эти годы мне удавалось, несмотря на существенную смену аппарата, сохранить свое положение человека, пользующегося доверием. Сейчас мне также удается читать почти столько же материалов, сколько и прежде, а может быть и больше. Но, к сожалению, в большинстве случаев я не могу их фотографировать, как я это делал прежде. Вы должны понять, что материалы и документы, которые мне разрешают читать, я не могу при существующих условиях ни в коем случае выносить за пределы учреждения. Только в самых редких случаях удается что- либо подобное. Этому мешает строгая секретность и предосторожность против местных шпионов, царящие в названных учреждениях».
Преуспевал Рихард и как журналист. Публикуемые в Европе материалы снискали ему достаточно широкую известность, причем не только как корреспонденту, но и как ученому – все-таки он был доктором социологии, не стоит об этом забывать. В 1936 году Алекс сообщает в Центр: «В колонии „Рамзай“ завоевывает все больший авторитет как крупный отечественный журналист. Он теперь является представителем не только одной маленькой газеты, с которой он начал, но, как Вам может быть известно, корреспондентом одной из крупнейших тамошних газет и ведущего толстого экономического журнала». Сам Зорге в донесении от 14 мая 1937 года пишет, что он стал известным журналистом и заместителем руководителя Германского информационного бюро в Токио.
Он общается со множеством коллег из самых разных стран, есть у него знакомства и в деловых кругах. Большого разведывательного значения все это не имеет, однако полезно для репутации и для общего понимания обстановки. В этих кругах все время крутится довольно большое количество информации и, высмеивая, по журналистской привычке, за рюмкой в хорошей компании очередное политическое начинание, можно много узнать. Естественно, никто из коллег и не подозревал, кто такой на самом деле Рихард. Он считался в журналистской среде хорошо информированным и не жадным товарищем, охотно скармливал коллегам не слишком ценную информацию, взамен получая их хорошее отношение. Но, естественно, секретные сведения коллеги не получали, Зорге приберегал их для Центра и для немецкого посольства.
«Другие журналисты уважали меня не только как известного германского журналиста, но и как отзывчивого друга, готового помочь в случае необходимости, – сообщал Рихард в Центр. – Например, когда Вайзе уезжал в отпуск, я оставался за него в Германском информационном агентстве. Также если случалось что-либо, заслуживающее телеграфного донесения, о чем другим узнать не удалось, то я их информировал. Мы не только встречались в служебном помещении, но и обедали вместе и бывали друг у друга дома. В свою очередь, когда они знали, что я не хочу идти куда-либо, например, в „Домэй“ или информационное бюро японского правительства, то они делали это за меня. Меня считали слегка ленивым, обеспеченным репортером. Конечно, они не имели понятия о том, что мне приходится делать очень многое помимо моей
