написан номер сто тридцать, взболтал и понес к столику, на котором стоял микроскоп. Я читал, конечно, о том, что многие великие открытия были сделаны совершенно случайно, но до сегодняшнего дня относился к этому с известной долей скептицизма. Все так же механически, не задумываясь над тем, для чего я это делаю, я нанес каплю содержимого колбы на предметное стекло микроскопа. Картина, увиденная в окуляре микроскопа, заставила меня отпрянуть и подозвать Гвельтова.
— Посмотри ты! Может быть, мне показалось… — Я не суеверен, но все же, боясь отпугнуть удачу, отвернулся, пока Артам крутил ручку настройки.
Его сдавленное «не может быть» заставило меня вновь броситься к микроскопу. Да, это были несомненно они: четыре крупных розоватых шарика-бластопор в окуляре микроскопа не оставляли никаких сомнений.
Наша «Альфа», наша одноклеточная «Альфа» наконец-то дала потомство в виде многоклеточного организма, усвоив для этого чужую генетическую информацию…
Вот только какую? Я схватил лабораторный журнал и стал лихорадочно искать запись под номером сто тридцать. Общие графы, это все не то… Ага, вот, пакеты с генами червя балезуса… двадцатая серия… Мы повторяли этот опыт с генами червя балезуса сотни раз в двадцати различных сериях, все они были неудачны.
Что же нового в пробе сто тридцать? В графе примечаний короткая запись, сделанная две недели назад: «Проверка воздействия среды». Я сразу же вспомнил, что сюда добавлялась морская вода. Это проделывалось неоднократно. В шести сериях из разных мест залива отбиралась вода различного солевого состава.
Но только в сто тридцатой пробе через две недели неожиданно получился положительный результат. Что же это была за вода? Откуда? У нас нет, конечно, ее анализа. Если делать анализ для каждого опыта, не хватит и сотни лет, чтобы закончить исследование, но в журнале отбора проб должно быть зафиксировано место, откуда взята вода для этого сто тридцатого опыта.
Что-то в ней было необычное, что-то такое, что позволило «Альфе» развиваться по чужой генетической программе. Только в том случае, если нам удастся выяснить, что именно там было, можно считать, что мы действительно добились успеха. Пока это всего лишь счастливый случай, не более, призрачный свет большой удачи… Ее еще нужно поймать… Я схватил серую клеенчатую тетрадку. «Журнал отбора проб» было выведено на ее обложке ровным почерком Гвельтова. Его мысли следовали вслед за моими.
— Я всегда очень аккуратно вел записи, здесь должна быть запись! — сказал Артам, тяжело дыша мне в затылок.
И мы нашли ее на шестой странице. Там шло четкое описание места отбора пробы с точной привязкой к портовому бую, но, прежде чем я успел прочитать колонки нужных мне цифр, тихо скрипнула входная дверь. Я поднял голову от журнала и с удивлением уставился на вошедшего. На пороге стоял руководитель нашего отделения профессор Мишуран.
— Поздновато работаете, доктор Лонгар. Мешаете техникам, вахтерам, уборщицам, нарушаете весь распорядок института и еще подаете дурной пример аспирантам!
Несколько секунд я оторопело смотрел на Мишурана, стараясь понять, что ему понадобилось в нашей лаборатории. Мишуран воплощал для меня тип людей, которым в науке делать совершенно нечего. Мне казалось, что даже администраторы обязаны хоть что-то понимать в деле, которым они пытались руководить! О Мишуране этого не скажешь. Внешне профессор Мишуран напоминал мне чем-то стальной шар. Может быть, своей непробиваемой круглостью.
— Я просил вас подготовить отчет о завершении темы по «Альфе». Где он? И чем вы, вообще, занимаетесь?
Он шагнул к столу, бесцеремонно взял у меня из рук журнал проб и сунул его под мышку. Стремительно пронесся мимо термостата, на ходу пожурил Артама, заглянул в его записи и исчез, извергая потоки слов, словно паровоз клубы дыма. И только когда дверь за ним захлопнулась, я сообразил, как странно все это выглядит. Какого дьявола Мишуран делал в институте в час ночи? Почему вдруг нагрянул в нашу лабораторию?
Обычно он вызывал сотрудников в свой кабинет и заставлял дожидаться аудиенции по полчаса… Все эти вопросы промелькнули у меня в голове, и только после этого до меня наконец дошло главное — Мишуран унес с собой бесценный теперь журнал… Я бросился к двери.
Гвельтов не отставал от меня. На лестнице было пусто.
При своей грузности Мишуран вряд ли успел уйти слишком далеко. Мы остановились на секунду, прислушиваясь. Внизу, в вестибюле, хлопнула дверь… Дежурный подтвердил, что профессор только что вышел…
— А что, собственно, случилось? Он же в отпуске?
— Кто в отпуске? — на ходу спросил я. — Мишуран?
— Ну да, неделю назад уехал в Бурму.
И тут я вспомнил, что это так и есть. Вчера я безуспешно пытался оставить на подпись докладную у его секретарши… Быстрее, Артам! Здесь что-то неладно!
Мы бросились во двор. Квадратная спина в клетчатом плаще мелькнула перед нами метрах в пяти.
— Мишуран! — крикнул я.
Он обернулся и вдруг припустился по дорожке бегом. Нелепо видать, как от тебя убегает твой собственный начальник, воплощение административного высокомерия я важности. На секунду я остановился в растерянности. Артам дернул меня за рукав.
— Скорее, у него внизу машина!
Мы пронеслись по дорожке вниз до самых ворот со всей скоростью, на какую были способны, и увидели, как за Мишураном захлопнулась дверца его черном «вольво». Водителя не было, он сам сел за руль… Взревел мотор, и вдруг, ломая кусты, машина прыгнула нам навстречу. Я успел отшвырнуть Гвельтова в сторону, и от этого толчка сам каким-то чудом избежал удара сверкающего бампера. Расшвыривая вырванные с корнями кусты, «вольво» развернулась, как танк, и снова понеслась к нам по пешеходной дорожке. Но теперь нас защищал высокий каменный бордюр. Машина промчалась мимо, к воротам. До них было метров сто, и к счастью, они оказались закрыты.
«Вольво» встала, и вновь у меня перед глазами мелькнул клетчатый плащ. Он открывал замок… Гвельтов рванулся к воротам, я едва успел задержать его.
— Подожди. Так мы все равно не успеем, за углом у меня машина…
Пока я заводил мотор и объезжал здание института, «вольво» у ворот уже не было. Я хорошо знал эту часть города: от заднего двора института шла глухая тупиковая улочка, и я успел заметить, что «вольво» свернула именно в нее. Это давало нам шанс… Я остановил машину так, чтобы ее полностью скрыло угловое здание. Потом выключил фары и отпустил газ. Мотор теперь работал едва слышно.
— Он обязательно вернется. Там нет ни одного поворота, в конце тупик.
— Тогда давай перекроем дорогу!
— Бесполезно. Его машина тяжелее. Она собьет нас и уйдет, зато в скорости мы ему не уступим.
— Что же это такое, как он мог. Ведь это же…
Я чувствовал, что Артама колотит нервная дрожь.
Но сам почему-то не испытывал ни малейшего волнения, только холодную ярость. Минуту назад нас пытались убить. В этом не было никакого сомнения. И еще, сегодня меня предупреждали, чтобы я не приходил в лабораторию… Дважды за один день я оказался втянутым в события, плохо объяснимые с точки зрения нормальной логики. И у меня сейчас не было ни малейшего желания в них разбираться. Одно я знал совершенно точно: больше я не позволю превращать себя в пешку в чужой, непонятной игре.
Я услышал шум мотора «вольво» за несколько секунд до того, как она выскочила из-за угла, и успел приготовиться. Это дало мне возможность сразу же повиснуть у нее на хвосте. Я вел машину очень осторожно и выдерживал дистанцию, все время ожидая со стороны своего противника какой-нибудь каверзы. Первые километры Мишуран ехал спокойно, пока не понял, что мы его преследуем. Тогда он резко до предела увеличил скорость. Шел третий час ночи, город словно вымер.
На его пустынных, залитых дождем улицах не было ни души. Стрелка спидометра подрагивала уже
