«112 — вопрос НКВД.
Дела активных врагов партии и Советской власти, входивших в руководящий состав контрреволюционной правотроцкистской заговорщической организации и количестве 469 человек — передать на рассмотрение Военной коллегии Верховного суда СССР с применением закона от 1 декабря 1934 г.»[186].
А в постановлении № 144 от 5 марта 1940 года что имелось в виду?
Да, кстати, о составе «тройки». Он очень интересен. Первоначально в ней было три имени: Берия, Меркулов, Баштаков. Кандидатура Берии не прошла — по-видимому, Сталин решил, что ему хватает и другой работы, кроме заседания в «тройке». В отсутствие наркома руководителем автоматически становился его первый заместитель — Всеволод Меркулов. Учитывая важность дела, он и должен был проводить совещание с исполнителями — однако и Супруненко, и Токарев говорят о Кобулове (хотя донесения Токарев адресует Меркулову). Теоретически такое, конечно, могло быть, если Меркулов куда-то внезапно уехал, но практически, когда речь идёт о настолько важном задании, совещание с исполнителями должен проводить руководитель — иначе зачем он вообще нужен?
Ларчик открывается просто: именно Кобулова в начале 90-х демонизировали как «мясника», кровавого подручного Берии, а Меркулова, наоборот, СМИ представляли человеком интеллигентным. Поэтому с точки зрения образа правильнее было бы, чтобы такое совещание провёл Кобулов — вот он его и «провёл». Тем более что он, как уверяли те же СМИ, ещё и ругался постоянно самым грязным образом, а Меркулов не ругался.
Кстати, зачем здесь вообще нужен начальник Главного экономического управления Богдан Кобулов? Что ему за дело до польских пленных?
На сию загадку может пролить свет предыдущая работа Кобулова — сперва в секретно-политическом отделе, а потом начальником Следственной части НКВД СССР. Но зачем нужен бывший начальник следчасти, если всё уже давно решено и люди рассортированы (когда бы не были рассортированы, записка не содержала бы точных цифр обречённых казни). И Сопруненко, и Токарев представляют его в качестве непосредственного организатора казни — но организация массовых расстрелов ни к прежним должностям Кобулова, ни тем более к теперешней не имеет ни малейшего отношения. И уж тем более не нужен здесь Леонид Баштаков, начальник учётно-архивного отдела. Участие обоих имело смысл до 5 марта, чтобы сортировать пленных, но не после, когда настала пора приводить приговоры в исполнение.
Кстати, смешно — но в обеих выписках фамилия Кобулова написана с ошибкой — Кабулов. В «оригинале» же протокола заседания Политбюро её написали правильно, но буква «о» жирнее остальных. Так бывает, когда машинистка ошибается, а потом, аккуратно подчистив ошибку, два раза печатает нужную букву. Так и видишь, как в комнатку, где идёт работа по изготовлению «исторических документов», вбегает ошалевший старшой и кричит: «Мужики! Этот армянин пишется не через „а“, а через „о“. Что делать будем?» Мастер чешет в затылке: «Ёшкин кот! Ладно, подчищу…» «Видно же будет!» «Хорошо, тогда в протоколе подчищу, а в выписках пусть так и остаётся — типа машинистка ошиблась…»
Поскольку мастера были явно не из тех, кому больше всех надо, так и сделали. Кстати, уровень изготовления этих бумаг заставляет заподозрить, что они вообще стряпались не для внутреннего употребления, а для передачи полякам и публикации за границей, в России же ознакомление с ними широкой аудитории ограничивалось максимум цитатами в газетных статьях…
Третий документ оного пакета — ещё интереснее. Это точно такая же выписка, точно на таком же красно-чёрном бланке 30-х годов, но имеющая дату… 27 февраля 1959 года и адресованная Шелепину, который был тогда председателем КГБ СССР. Внизу напечатано: «секретарь ЦК И. Сталин», но подписи нет, зато пришлёпнута очаровательная розовая печать с надписью: «Коммунистическая партия Советского Союза».
Это что — товарищ Шелепин в Берию играл?
На обороте предыдущего документа помещён список рассылки. Там, в этом списке, несколько малопонятных пометок, касающихся судьбы первых четырёх экземпляров, но внизу, под штампом: «дополнительная рассылка» одними и теми же чернилами и очень похожим почерком написано: «4 XII — 41 г. Берия — один в запас»; «27 II 59 г. Шелепин — архивный экз.» Но ведь перед нами не архивный экземпляр, переданный Шелепину, а адресованная ему настоящая выписка заседания, состоявшегося 5 марта 1940 года, оформленная по правилам 1939 года, с печатью ЦК появившейся лишь в 1952 году КПСС и датированная 1959 годом, где вдобавок одним почерком и одними чернилами сделаны записи, которые разделяет 18 лет! Не документ, а машина времени со сломанным штурвалом!
Однако самое интересное здесь — не смещение временных пластов, а крохотное упоминание, что 4 декабря 1941 года Берии была послана ещё одна выписка. Если сам список рассылки и не подлинный, то эта запись явно перенесена с настоящего списка, поскольку в контексте провокации 90-х годов она не имеет никакого смысла. Но зачем понадобилось в декабре 1941 года снова ворошить это дело?
А ведь накануне, 3 декабря, Сталин встречался с Андерсом и Котом! Речь там шла как раз о пропавших офицерах, и Сталин обещал ещё раз проверить этот вопрос и уладить дело. Той же датой помечена и справка НКВД о польских военнопленных. Так что самое естественное — предположить, что Берия должен был написать полякам справку об их пропавших товарищах, а то и показать документы, и в том числе полученную выписку[187].
Тогда многое становится ясным — например, почему польские подпольщики вдруг начали искать пропавших офицеров в немецких лагерях.
Правда, остаётся ещё встреча 18 марта, на которой поднимался тот же вопрос. Но как именно поднимался? Давайте вернёмся к этому моменту:
«Андерс заявляет, что он пополнил список офицеров, которых поляки не могут найти, и передаёт этот список тов. Молотову.
Приняв список, тов. Молотов говорит, что офицеры, указанные в предыдущем списке, на территории СССР не были обнаружены.
— Они ушли из СССР, — говорит тов. Сталин.
— Куда? — спрашивает Андерс.
— Неизвестно, — говорит тов. Сталин. — Вам лучше знать.
…
Часть польских офицеров находилась в лагерях на Украине, — говорит тов. Сталин. — При наступлении немцев они разбежались. Много поляков в Венгрии, в Турции…»
Из чего здесь следует, что речь идёт о тех же офицерах, что и в декабре, а не о каких-то других?
Четвёртый документ — сами страницы из протокола заседаний Политбюро, якобы изъятые из соответствующей папки. Сбоку надпись: «Изъято из протокола „ОП“ 4 III 1970 г. в закрытый пакет. Согласовано с т. Черненко К. У.». И неразборчивая закорючка подписи без положенной в таких случаях расшифровки. Причём «тот самый» протокол ещё и зачёркнут — это как прикажете понимать?
А ведь наверняка где-то должны быть копии этих протоколов!
Чёрная ворона среди белых ворон
И последний документ из пакета — так называемая «записка Шелепина». Ну, это вообще чудо, ибо она… РУКОПИСНАЯ!!! Да, именно так — 3 марта 1959 года председатель КГБ Александр Шелепин от руки написал Хрущёву письмо, которое, тем не менее, имеет входящий номер 632-щ и гриф «совершенно
