Катынь. Ложь, ставшая историей

«Наполненные таким образом конверты, перевязанные проволокой или бечёвкой (но не опечатанные! — Авт.) в порядке номеров укладывали на подвижном столе, специально предназначенным для этой цели, затем их принимали немецкие власти и отправляли мотоциклом два раза в день, то есть в полдень и вечером, в бюро секретариата тайной полиции… Предварительное изучение документов и установление фамилий проводилось при участии трёх немцев и представителей Технической комиссии ПКК. Вскрытие конвертов (неопечатанных, напоминаем! — Авт.) проводилось в присутствии поляков и немцев. Документы… тщательно деревянными палочками очищались от грязи, жира и гнили. В первую очередь делался упор на поиск тех документов, которые дали бы неопровержимую возможность установить фамилию и имя жертвы. Эти данные получались из документов, удостоверяющих личность, или из паспортов, служебных удостоверений, мобилизационных карточек либо свидетельств о прививках в Козельске…»

Это — очередной момент, после которого можно, в общем-то, прекращать работу над темой. Ибо лагеря для военнопленных, обитатели которых сохраняют при себе паспорта, служебные удостоверения и тому подобные документы, существуют только в специфическом катынском пространстве. В реальном мире Второй мировой войны таковые не встречаются.

…Да, тут есть множество моментов, после которых можно прекращать работу. Но мы продолжим, дабы окончательно убедиться, что «катынская тайна» есть вопрос не истории, а веры. Итак…

«При отсутствии такого рода документов исследовались другие… Бумажники и кошельки с банкнотами Польского Банка сжигались (тогда зачем брали? Чтобы не осталось места для газет и портсигаров? — Авт.), банкноты в иностранной валюте, кроме русской, так же как все монеты и золотые предметы, складывались в конверты…»

С этими деньгами и ценностями вообще получается какая-то петрушка. Несколько ранее в одном из документов было отмечено, что ни у кого из покойников не оказалось часов, но сохранились кольца и другие ценные предметы.

Часы в СССР действительно были дефицитом и показателем престижа, советские солдаты за ними охотились, о чём было прекрасно известно немцам. Однако есть у нас такое подозрение, что уж коль скоро дело дошло до конфискации ценностей, чекисты не позабыли бы и про ювелирные изделия, и про деньги, которые весной 1940 года всё ещё являлись платёжным средством. Откуда же всё это попало в могилы?

Есть одна версия, довольно смешная. Наши, то ли по раздолбайству, то ли ещё по какой иной причине, либо оставили пленным некоторые ценности вроде обручальных колец, либо не стали возиться с тщательным обыском. А немцам, в лагерях у которых такого произойти не могло по определению, подобная возможность в голову не пришла, и они расстреляли поляков вместе со всем, что те имели в карманах, обуви, на груди и на пальцах…

С польскими деньгами вышло ещё занятнее. Согласно немецкому «официальному материалу», они в большом количестве находились в карманах одежды и в бумажниках расстрелянных, сложенные в пачечки. Наши же свидетели вспоминают, что земля вокруг могил была буквально усыпана польскими деньгами.

Да, но откуда они там взялись?

Пленные имели право держать при себе небольшое количество денег — естественно, советских, ибо кому в СССР нужны были злотые? Правда, после сентября 1939 года они представляли собой ценность исключительно сувенирную, и теоретически их могли оставить заключённым на память — ну очень теоретически, ибо осенью 1939 года, когда этих офицеров взяли в плен, никто ещё не мог предсказать судьбу как Польши, так и польских денег. Вдруг Гитлер захочет сохранить как первую, так и вторые?

Тем не менее администрация лагерей почему-то позволила полякам держать при себе крупные суммы национальной валюты, а сами поляки почему-то хранили её не в вещмешках и чемоданах, а в карманах, вместе с предметами первой необходимости. Зачем? Что они собирались покупать на злотые в СССР?

А вот немцам ничего не стоило привезти из Польши пару чемоданов злотых, ставших к тому времени просто бумажками, и высыпать вокруг могил — для драматического эффекта. Почему нет? Дешёво и сердито!

Однако продолжим знакомство с процедурой катынских работ.

«Установленные фамилии, так же как и содержимое конверта, записывал на отдельном листе бумаги немец на немецком языке под тем же номером… Немецкие власти заявили, что списки с фамилиями будут немедленно отсылаться в польский Красный Крест, как и документы после их использования (какого? — Авт.). В связи с вышеизложенным у комиссии не было повода составлять второй список, тем более что в начальной фазе персонал Технической комиссии ПКК был очень малочисленным…

После записи на листе бумаги о содержимом конверта документы либо предметы вкладывались в новый конверт, снабжённый тем же номером, на конверте также перечислялось его содержимое. Эту операцию выполняли немцы. Таким образом, просмотренные, рассортированные и пронумерованные конверты складывались в порядке нумерации в ящики. Они оставались в исключительном распоряжении германских властей. Списки, напечатанные немцами на машинке на немецком языке, не могли быть сверены комиссией с черновиком, так как она уже не имела к ним доступа».

Пожалуй, этот отрывок лучше всего говорит о реальном положении польской комиссии. Им не только не дали никаких прав, ограничив чисто технической работой — они не имели даже возможности записать имена убитых соотечественников на родном языке. Вскоре, правда, кто-то объяснил немцам их неправоту, и списки стали составляться и на польском языке тоже. Они пересылались в управление ПКК, а также печатались в газетах. Естественно, как обычно бывает при операциях такого масштаба, не обошлось и без накладок. Вот, например, история, которую поведал уже знакомый нам пленный поляк из строительного батальона Эдвард Потканский:

«У моего брата Потканского Леона был приятель, польский офицер Марьян Рудковский, проживавший в Варшаве, в Праге. В 1942 году немцы арестовали его и заточили в концлагерь, в Освенциме. 5 недель спустя жена офицера Марьяна Рудковского получила из Освенцимского концлагеря одежду мужа и извещение о его смерти. Кроме того, ей предлагали, если она хочет иметь пепел своего мужа, выслать по указанному адресу 500 золотых.

Когда началось Катынское дело, жена Рудковского нашла имя своего мужа в списках польских офицеров, „замученных большевиками“. Тогда она отправилась в гестапо с тем, чтобы узнать, где же погиб её муж. В гестапо жена Рудковского задержана и домой больше не возвратилась».

Впоследствии отыскалось немало свидетелей того, что люди, которые попали в катынские списки, были живы и после весны 1940 года. Но это-то как раз нормально. А вот сунуть в карман вырытого из могилы покойника документы только что уничтоженного немцами польского офицера… Безотходная технология, как в Японии! Впрочем, что могло грозить гробокопателям, кроме перешёптывания по углам, за которое человек мог быть расстрелян, а мог и просто исчезнуть?

Случались накладки и похлеще. На странице 330 «официального материала» помещена фотография предельно странного польского документа, который называется «Свидетельство о гражданстве». На фото ничего толком не разобрать, зато подпись внизу гласит: «Фото 57. Капитан Козлинский Стефан Альфред из Варшавы, M.XII, жена Франциска Розали, Варшава, 20 октября 1941 г. Засвидетельствовано бургомистром Варшавы».

Как такое может быть?

Ещё один забавный нюанс отмечается в отчёте технической комиссии:

«По пулям, извлечённым из трупов офицеров, а также по гильзам, найденным в песке, можно